Возможно, присутствие учительницы спасет его. Хэл Фаррел не был уверен, но надеялся на это со всем жаром, на какой способен шестилетний мальчик.

Он влез в пижаму, пошел в ванную и стал чистить зубы, относясь с большой осторожностью к выпадающему переднему зубу. Если резко задеть его, щетина может попасть между десной и основанием зуба. Это всегда больно и ведет к неприятностям, потому что от любой боли Хэла рвало. Даже мысль о боли вызывала у него легкое головокружение. Разумно предполагая, что зуб когда-нибудь выпадет, Хэл вышел из ванной.

Чтобы спуститься вниз, ему надо было пройти мимо собственной спальни. Он задержался, и у него пересохло в горле, потому что в спальне темнели неопределенные предметы. В его мозгу мелькнуло новое стихотворение, которое Билли Софер принес сегодня из школы. Несмотря на уверения Билли во время переговоров о цене, слова, казалось, сейчас утратили свою магию. Но кроме них у него ничего не было, и он благоговейно прошептал:

Раз, два, три, Ты не можешь тронуть меня.

Во имя Джей Си, Ты не можешь тронуть меня!

На последнем слове он промчался мимо спальни и заторопился вниз, едва касаясь ступеней. У двери гостиной он остановился перевести дыхание и услышал чистый мелодичный голос мисс Пельгрейв.

— Я знаю, что Хэл очень взвинчен, полковник Фаррел, — говорила она, в этом все дело. Я уверена, что пребывание в детской драматической группе поможет ему расслабиться. В конце концов сценическая игра всегда признавалась прекрасной терапией для…

— Терапия! — Отец пренебрежительно засмеялся. — Мой сын не душевнобольной.

— Я и не говорю этого, полковник. Просто у него такие способности к речи, что это будет хорошей отдушиной для него. Вы знаете, что его успехи в устной передаче и в чтении далеко превосходят…

— Хэл может и дома говорить и читать, сколько угодно.

— Но для Хэла было бы очень хорошо получить чуточку больше, — сказала мать, и сердце Хэла подпрыгнуло от радости. Может быть, ему все-таки разрешат ходить в общественный центр.

— Мы ценим вашу заинтересованность, мисс Пельгрейв, — продолжал отец небрежно, — но мы понимаем особые проблемы нашего сына лучше, чем простите меня — тот, кто видит его час в день.

Чувствуя конец разговора по голосу отца, Хэл решил, что должен немедленно войти, если он хочет сказать "спокойной ночи", пока мисс Пельгрейв еще не ушла. Он открыл дверь. Трое взрослых сидели за круглым кофейным столиком. Мисс Пельгрейв повернула темную полированную голову к Хэлу и улыбнулась совсем по-другому, не так, как в классе.

— Я… я пошел спать, — сказал Хэл, остановившись на пороге.

— Тебе еще рано.

Отец смотрел на него, размешивая кофе, а мать застыла, протянув руку за ломтиком кекса с выражением сосредоточенности на бледном пухлом лице.

— Устал?

— Да. Ну… Спокойной ночи.

— Минутку, парень. — Отец засмеялся, белки глаз ярко блестели на его темном лице. — А где наш поцелуй на ночь?

Хэл понял, что его планы провалились. Он сначала подошел к матери. Она на миг прижала его к массивным склонам груди, и он почувствовал, что ее челюсти уже готовы жевать. Жевала она беспрерывно, днем и ночью. Она поцеловала Хэла липкими и сладкими губами. Хэл повернулся к отцу. Тот обнял его с притворно-дружеской грубостью, прижал колючий подбородок к щеке Хэла и зашептал страшные слова:

— Они ждут тебя наверху, я видел их.

Хэл бросил взгляд на мать, мысленно умоляя ее услышать слова отца, но она с хмурой сосредоточенностью выбирала второй кусок кекса. Когда-то, вспомнил он, она, казалось, верила ему, когда он рассказывал, что говорит отец, и поднимался страшный скандал, но теперь ее мысли где-то витали, и Хэл перестал ей жаловаться.

— Спокойной ночи, Хэл.

Мисс Пельгрейв улыбалась, и ему так хотелось, чтобы она взяла его с собой.

— Спокойной ночи.

Он медленно вышел и стал подниматься наверх, в свою комнату. В ней было темно, и только с лестничной площадки доходил слабый свет. Хэл снова пропел новое стихотворение, подбежал к постели и забился под простыни.

Комната выглядела уютно в тусклом оранжевом свете, но Хэл насторожил уши и через несколько секунд услышал хорошо знакомый звук внизу: отец вышел из гостиной и пошел через холл, выключая свет. Свет на площадке мигнул, и комната наполнилась тьмой. Хэл не издал ни звука, не пытался включить лампу у постели — он слишком хорошо знал, какое наказание полагается мальчикам, которые боятся темноты.

Он натянул простыню на голову, и тут же услышал слабый, шипящий, булькающий звук, говорящий о том, что они собрались у его постели: безголовые мужчины и женщины, вышедшие из стен.

Они были реальны, Хэл знал это. Они все стояли вокруг него. Их одежда была пропитана кровью, бьющей из трубок в их шеях. Когда они впервые вышли из стен, Хэл подумал, что это страшный сон, и рассказал отцу, ища поддержки. Лицо отца стало угрюмым, обвиняющим.

— Мальчиков, рожденных в грехе, — сказал он, — безголовые люди окружают каждую ночь. Это наказание за грех.

И с тех пор Хэл слышал их, даже когда не спал, и понимал, что он, наверное, и впрямь большой грешник.

Однажды днем, когда военные новости были плохими — в первый раз сиккенский управляемый снаряд пробился через защитные экраны Федерации и взорвал планету, — отец напился, целовал Хэла и говорил, рыдая, что безголовые люди — всего лишь дурной сон. Но потом Хэл слышал другое…

Свернувшись клубочком под простыней, он чувствовал, что ужасные фигуры снова толпятся у его кровати, и спасся тем, что снова вызвал защитника.

Мак занимал удивительно двусмысленное положение в схеме существования Хэла. Он был так же реален, как и безголовые, но и нереален, потому что его можно было вызвать или удалить по желанию; он был отдельной личностью, но временами он и Хэл были одним. Мак был черноволосый, серьезный, очень сильный, его руки были почти такой же толщины, как тело Хэла, и он решительно ничего не боялся в мире, не боялся даже сиккенов, даже ночных посетителей.

Безголовые могли приходить в комнату, но больше ничего не могли делать, потому что Мак-Хэл принес странное ружье с толстым барабаном, которое никогда не промахивалось, даже если Мак бежал и одной рукой стрелял, а другой тащил Хэла для безопасности.

Удовлетворенный, насколько это было для него возможно, Хэл погрузился в беспокойный сон.

Он проснулся от прикосновения холодных пальцев, обхвативших его и поднимавших из теплой постели.

— Я передумал, — закричал Хэл, отбиваясь, — я не хочу никакого…

— Чего — никакого?

— Мороже… — Хэл замолчал, когда узнал голос матери.

Смутно ощущая, что он только что избежал страшной опасности, он позволил ей надеть на него белье и прочую одежду, а сам в это время зевал, жмурился и пытался вылезти, как бабочка из кокона, в другой день.

— Ты слабо завязываешь туфли, я сам завяжу.

— Хорошо, сынок, но поторопись.

Услышав что-то необычное в голосе матери, Хэл внимательно поглядел на нее. Жирное лицо было бледнее обычного, глаза красные. Внезапно, встревоженно, он взглянул на часы: чуть больше шести.

— Лисса!

— Да, сынок?

— В чем дело?

— Ничего. Твоя тетя Бетия останется у нас на некоторое время. Правда, мило?

— Да, пожалуй, — неуверенно сказал он. Бетия была на четыре года старше его, и он злился, что у нее взрослый титул — тетя. Он встречался с ней в среднем раз в год и не имел особенного желания увидеть ее снова. Но у него были подозрения, что случилось что-то неладное.

— А дед Гренобль тоже приедет?

— Нет.

Слово было почти рыданием, и Хэл неожиданно понял, что случилось.

— Он умер?

— Да.

Хэл вспомнил далекую и непонятную фигуру деда.

— Кто его убил?

— Хэл! — Мать взяла его за руку. — Люди могут умереть и без того, чтобы их кто-нибудь убивал.

— Могут?

Хэл бегло рассмотрел эту идею, но отбросил ее, как явное вранье, на чем, похоже, держится вся структура общества взрослых. Он знал, что жизнь бесконечна, если какая-нибудь сила не оборвет ее. Темная сила. Хэл позволил отвести себя вниз, где ему дали горячего молока и пирожков. Отца не было. Через несколько минут армейский лимузин с заспанным солдатом за рулем подъехал к дому.