– Что именно? – кажется, начал узнавать молодого человека. Вот только лицо… собственно, и вопрос-то я задал, потому, что стал припоминать…. Усы, бородка клинышком, аккуратный костюм-тройка, дорогая галстучная заколка.
– Моя фамилия Добролюбов, неужели не вспоминаете?
Я вздрогнул.
– Да, но я не…
– Бросьте, капитан, вы всегда звали меня по фамилии, равно как и я вас. Да и потом, мой рассказ, вкупе с вашими собственными воспоминаниями уже этой жизни, должны натолкнуть на более подробную информацию обо мне. Ну же, постарайтесь, прошу вас.
Он и вправду очень хотел этого, я почувствовал, как заметно задрожал его голос и медленно произнес два слова – ключевых слова нашей встречи – той и нынешней:
– Общество самоубийц.
Молодой человек обрадовано вздохнул.
– Наконец-то. Видите, как у нас с вами пошло. Мое лицо уже не кажется сборной солянкой из множества других.
– Теперь нет, – согласился я. – Тем более что ваш портрет был приведен на страницах книги «Санкт-Петербург перед сменой эпох».
– Да-да, я припоминаю эту интересную книженцию, – тут же закивал головой молодой человек. И бросил взгляд за окно. – Там о моем обществе самоубийц была помещена довольно интересная статья, жаль только, что факты не совсем соответствуют действительности.
Я пожал плечами.
– Что вы хотите, в итоге вас так и не нашли.
– Что верно, то верно. А мне пришлось побегать за вами, капитан, тогда, после несчастного случая.
Молодой человек замолчал, так что пришлось допытываться продолжения.
– Какого несчастного случая?
– От которого вы погибли. Ужасная смерть, а вовсе не то самоубийство, какое я вам обещал. Простите великодушно, свою миссию в двенадцатом году выполнить я не смог.
Он склонил голову, и мне на мгновение показалось, что лицо молодого человека обрело те знакомые черты, что я видел в книге: короткие усики и бородка клинышком. Помнится, ему, на мой взгляд, очень шла эта растительность, особенно, под серый пиджак с искрой, и атласный жилет бледно-желтого цвета, который он обыкновенно носил. Не помню, на портрете или в той, реальной прошедшей жизни. Я вздрогнул.
– Не знаю, что на вас нашло, – продолжал Добролюбов, – но вы решили выехать из города. Деньги у вас нашлись, выиграли пять целковых на бегах. Подфартило, что и говорить. На эту сумму вы могли бы добраться хоть до Сахалина, хоть до Лондона, морем ли, на «чугунке» ли, на «цеппелине» ли – не имеет значения. Я могу лишь предположить, что вы отправились на Финляндский вокзал, но по дороге попали под мотор и скончались в госпитале по прошествии полутора суток, от множественных повреждений внутренних органов. О вас писали в газетах, как же, такое событие – первый пострадавший от «Остина», до сей поры, попадали только под «Даймлеры» и «Рено». Так что я… – он грустно улыбнулся, – последовал за вами. Должно же соблюсти данное обещание.
– Очень мило с вашей стороны, – что мне еще оставалось сказать?
– Если бы не тот несчастный случай, если бы все пошло по моему плану, ничего этого не случилось бы. А так… вы проживаете лишнюю, не нужную ни вам, ни кому бы то ни было, жизнь.
Странно, но та половина лица молодого человека, то была освещена солнцем, в самом деле, приняла раскаявшийся вид. Добролюбов опустил глаза, как-то съежился, выдерживая долгую паузу; я даже заметил дрожание влаги над нижним веком.
– И вот я здесь, – глухо произнес он. – Еще раз прошу простить, что причиняю столько неприятностей. Простить и за тот прием, что устроил вам в момент нашей теперешней встречи, это было необходимо для пробуждения ваших уснувших воспоминаний, чтобы вы, наконец, вспомнили что за бессмысленный груз, неведомо зачем дарованной жизни, несете на себе.
Я машинально кивнул, вспомнив то, о чем говорил ему когда-то, – с восторгом и горечью, отчаянием и болью и радостью от того, что хоть один человек слушает и понимает меня, отвечая, что все не так плохо как кажется мне в этот злополучный миг. Память возвращалась урывками, разрозненными сценами, эпизодами, не похожими из виденного мной за последние годы, за годы, которые я знал прежде. Первым в памяти появился этот молодой человек, за ним следом стали открываться главы, связанные с ним, и самыми поздними селевым потоком потекли личные воспоминания, те, что принадлежали лишь мне одному.
– Эта ваша жизнь многое перевернула вверх дном, многое поставила под вопрос, внесла сумятицу и неразбериху. Но что говорить, более всего досталось, конечно, вам. Вы воспитывались с братом без отца, вечно занятой матерью, которой не хватало любви на всех, это наложило серьезнейший отпечаток на всю оставшуюся жизнь. Вам всегда было одиноко и никчемно в этом мире. И вы это выражали тем единственным способом, о котором помнили через пропасть прошлого. Про первый случай я вам уже рассказывал – и предотвратил ту попытку, кстати, тоже я. Вы меня тогда не узнали, хотя, по всем моим расчетам, обязаны были узнать, нет, не говорите, что ребенок ничего не помнит, еще как помнит связь с прошлой жизнью, особенно столь глупо оборвавшейся и столь безалаберно начавшейся. И очень хорошо в ней разбирается, подчас лучше, чем в нынешней. И многое мог бы рассказать, если бы его смогли заставить вспомнить… ну, как я вас заставил, скажем. Но вы оказались несчастным исключением, видно, та незаслуженная боль и еще более незаслуженное пробуждение повредили вашу связь с прошлым. Вы не помнили ничего, не узнали, как я не старался, меня, хотя со времени нашей встречи я умышленно ничего не менял в своем виде.
Я перебил его каким-то бессвязным восклицанием, враз вспомнив доктора, приходившего тогда по вызову, но молодой человек оказался проворнее:
– Ну, вот и восстановился еще один, основополагающий эпизод.
– Добролюбов, я не совсем понимаю вас…
– А теперь вы и говорите, как прежде. Не сомневаюсь, вы вспомнили наши встречи, беседы, споры того славного времени: то взволнованная, то неспешная болтовня, сопровождаемая шампанским и сигарами, коими я с удовольствием вас угощал…. Славное времечко, ей же ей, славное. А вы меня не признали. Если бы это случилось, уверяю вас, капитан, тотчас бы исполнил свой долг до конца.
Я переступил с ноги на ногу, разом почувствовав, как сквозит от входной двери. Почему-то вспомнилось, как я свернул ни с того, ни с чего в переулок и решил пройти через район этих трущоб – зачем? – спрашивал я тогда себя.
– Узнай вы меня тогда – хотя бы я прочитал бы это в глазах шестилетнего ребенка, немедленно дал бы яд.
Он резко замолчал и повернулся всем телом ко мне, встав с подоконника. Я вздрогнул, в замешательстве отступая на шаг, и уперся в стену. Страх сковал меня, множась на глазах: к страху, что я внезапно испытал к Добролюбову, тому рациональному страху узнавания добавился прежний страх, прошедший сквозь век, с июня двенадцатого года. Только сейчас этот страх настиг меня.
– Отчего вы так взволнованы, я не пойму. Я обещал помочь вам в двенадцатом, помочь именно свести счеты с жизнью, вы же на нынешнем опыте своем, капитан, знаете, как это нелегко, какое мужество и самообладание требуется от решившегося на этот шаг человека. За этим я явился и сегодня. Вам не мила эта жизнь, капитан, не разубеждайте ни себя, ни меня, я и без того прекрасно знаю, что вы мне сейчас скажете, какие избитые штампы приведете в оправдание прожитых долгих лет. Ни к чему. Да и поздно уже. Спустя годы, чувство, засевшее в вас, то самое, что было погребено под спудом проживаемых вхолостую лет вашей бессмысленной жизни, вновь воззвало ко мне. Это случилось в тридцать лет, два события наложились друг на друга – ушла ваша девушка, увы и ах, и вас турнули из полиции. А ведь там вы служили по своему призванию, до рождения полученным чувством руководствуясь, пошли именно в отдел, занимающийся спасением тех, кем были вы. И всех, кого вы спасли, вы спасли не зря, они живы и не помышляют о прежнем, а того, единственного, забрал я, ибо он, как и вы, был моим клиентом. Вы находились на нужном месте – шесть или семь лет я был вынужден мириться с этим. Но случилось то, что обязано было произойти: вы остались одни, вы разбудили на прежнее чувство, и оно указало вам, – во второй раз – путь к спасению. Я снова был с вами, я снова жаждал, чтобы вы узнали меня, хотя надеяться мне не следовало. Вас снова спасли, вы устроились, – заметьте! – продавцом в маленьком аптечном киоске на вокзале. Мне снова пришлось ждать, ибо вы теперь помогали мне завершать чьи-то судьбы. Так что счет не пять – один, капитан, но это к слову. Жаль, что вы все тянули и тянули со следующим разом, в сущности, мне не оставалось ничего другого, как решиться сделать шаг первым. Человеку не дано понять ни свое, ни, тем более, чужое предназначение, я осознал, что мне придется вмешаться и напомнить и о себе и об обещании. Вы призывали меня, чтобы уйти навсегда, я не мог вам отказать, как не могу более медлить. Поэтому вы здесь, капитан, и поэтому вы выслушали от меня все, что полагалось выслушать, и узнали меня, и теперь вам осталось сделать только один шаг. Выберите его сами, капитан.
