Словно это была какая-то игра, в которой все принимали участие: Саня напивался и прятался, а мы беспокоились и искали. Каждый звонил другому и сообщал с горечью, что вот Саня опять исчез, скорей всего, снова запил, и если кто что узнает, то чтобы обязательно позвонили его родителям или жене, тогда еще не Але, а Наташе.
Все звонили и беспокоились, все искали и обсуждали, а Сани не было. Не было и не было, пока он наконец не появлялся, дома или у кого-нибудь из нас, прямо скажем, не в лучшем виде, и сразу становилось понятно, что все-таки это не игра, а может, даже болезнь, от которой Саню надо срочно спасать. С помощью ли гипноза или "торпеды", или еще чего-то, что на этот случай придумала заботливая медицина.
Опять же если честно, то Саня даже в пьяном виде не производил такого уж неприятного впечатления, как некоторые, в которых сразу вскипает агрессия и всякая прочая гадость. Такое мы тоже видали. Но Саня как был симпатягой, так и оставался, разве что только больше, чем другие, раскрепощался, свободным становился, просто на зависть. Ведь каждый из нас мечтал внутри себя стать свободным, свободным и естественным, и не думать о всякой ерунде, которой полным-полно в этой жизни и от которой, признаться, в какой-то момент начинает воротить, как в состоянии самого жуткого похмелья.
Нет, Саня казался тихим ангелом, ласковым агнцем, чуть что, приближалось или накрывало его, так он тотчас же исчезал незаметно, и потом скрывался по неизвестным местам, забивался в какое-нибудь никому неведомое, кроме него, логово. И только слухи доходили: Саню видели там-то и там-то, у того-то или той-то, в виде не очень потребном, но видели же! Значит, не совсем он исчезал. Не окончательно. Какая-то своя траектория у него была.
Тут больше всего озадачивает, что мы не только привыкли к Саниным исчезновениям, но как будто даже и ждали их, интересовались, перезваниваясь время от времени или при встречах: "Ну как там Саня?" И если долго ничего не происходило, то испытывали нечто вроде, стыдно признаться, разочарования, где-то там, в самой глубине, не отдавая себе отчета.
Разумеется, никто и никогда об этом даже словом не обмолвился, понимали, что н е т о, так что поглубже, подальше упрятывали, если вдруг прояснялось. В само деле: человек болен, ясно же, а мы вроде как радуемся его болезни. Радуемся, впрочем, сильно сказано, но все равно: не будь Саниных исчезновений, запоев, пропаданий и всяких кунштюков, о которых потом ходили всякие слухи и легенды, не будь звонков, расспросов и тому подобного, с ним связанного, жизнь наверняка была показалась бы более пресной и скучной.
Или, если угодно, еще более кощунственно: мы словно получали в кровь очень сильный витамин, узнавая про очередное Санино пропадание. Кровь как будто согревалась, быстрее струилась по жилам. Как подпитка всему организму.
Бог его знает, почему так, никто из нас не был настолько порочен, чтобы желать зла ближнему, нет, мы ведь всерьез тревожились за Саню, даже выходили через Левушку Рубина, который сам был отличным врачом, на хорошего психотерапевта-нарколога, который лечил гипнозом, договаривались о Сане, даже раз или два он был у него на сеансе, но потом все равно срывалось, и не по нашей вине. Просто Саня на какой-то стадии, словно почуяв опасность для какой-то своей тайной планиды, ускользал, уходил в подполье, как опытный конспиратор. Вроде как он не хотел чтобы его лечили, нарочно дразня нас своими выпадениями, хотя и говорил, что с радостью, что ему самому надоело, что надо обязательно, потому что... все нормально, нормально, а потом вдруг - провал, пустота, прочерк, темнота... Будто из ямы вылезаешь. Понятно почему... Человек должен отвечать за свои действия.
Должен или не должен?
Ясно, что это была болезнь, но вот никто, между прочим, Саню ни разу пьяницей или алкоголиком не назвал, ни в раздражении, ни вообще. Словно это у него что-то другое было, не такое банальное, да и не болезнь вовсе, а странность (а не странен кто ж?). Ну да, игра, хотя ничего себе игра, когда тебя разыскивают чуть ли не с милицией, родители на этом сколько седых волос заработали, одна жена ушла, другая... Вот она, сидит в гордом одиночестве посреди никак не разгорающегося веселья (именно из-за него, из-за Сани)...
Но что, может быть, самое интересное и загадочное - что все мы даже как будто немного завидовали Сане. Сами-то мы никуда не пропадали, не могли или не хотели, не дано было, не умели, опасались, чувствовали себя не вправе, то есть как бы на жесткой привязи, на коротком поводке, а главное - н а д ней, получалось, над этой самой жизнью, горькой и сладкой одновременно, манящей и ускользающей между пальцами...
Однако кому-то же удавалась она!
И Саня Рукавишников, один из нас - сорвало и понесло, несет в самой быстрине, с головой, не оглянуться, не опомниться. С оборванными постромками - летит, летит...
Где он и что, неизвестно, но почему-то кажется, что именно там истинное, настоящее!
Саня - хитрец. Словно демон-искуситель, притаился и дразнит, дразнит из-за плеча, манит нас из своего (только бы жив!) укрома. И вовсе не икается ему, что мы из-за него с ума сходим. Пропавший - он всем нам, как заноза, саднит и саднит.
В общем, получается, что мы поднимаем рюмки за здоровье Рената (все-таки его день рождения) - давай, Ренат, будь! - а думаем о пропавшем Сане и отводим глаза, стараясь не смотреть на его жену Алю в темном, почти траурном платье, строгую, красивую, с аккуратно уложенными золотистыми волосами - в укор всем нам.
Ренат недавно вернулся из Испании, еще полон впечатлений, рассказывает про корриду, про Эль Греко, про... Ренат приносит еще одну, запотевшую, из холодильника. А какое там вино, сколько самых разнообразных напитков, глаза разбегаются, и ни одного пьяного, что удивительно. Тут он замолкает, осекшись, вспомнив...
Мы все сразу опускаем глаза, утыкаемся в рюмки и тарелки, преувеличенно сосредоточенно жуем, отдавая должное кулинарному искусству Ренатовой жены, но тем не менее все видим трагичную Алю. Ренат малость оплошал - сейчас об этом не надо бы!
Однако Аля как будто не слышит, погруженная в себя, в свои мысли. Вроде проехали...
Впрочем, раньше или позже мы все равно должны были бы к этому вернуться. Все равно, хотим мы того или нет, разговор неудержимо съезжает к Сане - где и что он, почти неделя прошла, необходимо что-то делать, а мы тут сидим вот и сладко пируем. Надо что-то срочно делать, искать, узнавать, пока не произошло что-нибудь непоправимое.
У Али краснеют глаза.
- Сейчас для меня главное, чтобы он был жив, это самое важное, а когда вернется, тогда и будем разбираться.
За столом воцаряется молчание. Каждый, вероятно, представляет себе Саню Рукавишникова - осунувшегося, заросшего щетиной с, увы, уже пробивающейся сединой, с бегающими запавшими глазами, как после тяжелой продолжительной болезни.
Бедный Саня!
Но хуже всего, конечно, что с ним собирались р а з б и р а т ь с я, это было совсем н е т о. Это было слишком скучно. Тут уж точно никто бы не хотел оказаться на его месте. Здесь жизнь кончалась и начиналось что-то иное, тягостное и тоскливое, от чего действительно хотелось бы скрыться. Наверняка каждый знал по собственному опыту, что это значит - разбираться.
Аля в темном платье, лицо одухотворено страданием - откуда в ней это? Недоумение, обида, все что угодно, но зачем - т а к? Никто ведь и не предполагал, что она примет блудного Саню с распростертыми объятиями, тут ее право, но зачем?
- Понимаешь, с ним иногда случается, кстати, в последнее время совсем редко, с ним нужно бережно, понимаешь? - тихо пытается объяснить Гоша, сопя и вздыхая, как будто совершает тяжкий труд. - Саня, он не такой, как все. Он необычный. Ты сама должна была почувствовать. У него... ну вроде болезни.
- Между прочим, никто раньше мне об этом не говорил, - сузив большие темные глаза, неожиданно жестко произносит Аля. - Если болезнь, значит надо лечиться. - От ее скорбной таинственности вдруг ничего не остается, от нетерпимости веет скукой, сводит скулы и хочется зевать...
