Так думала графиня, покончив, кажется, со всеми сложными проблемами своей жизни.
Наступил июль. Позавтракав, как обычно, на веранде, Анна Аркадьевна спустилась по короткой лестнице в сад и пошла осматривать, как дозревают фрукты. Садовник Петр нагнал её и передал два письма. Взглянув на адресат, она узнала почерки сестры Мэри и Тани. Вскрыв письмо княгини и пробежав его быстро глазами, Витковская побледнела. "Что это такое? - подумала она в испуга, - где же Таня? И почему письма пришли ранее её приезда домой?"
Она распечатала второй конверт. По мере того, как она углублялась в смысл письма, губы её бледнели, руки задрожали и она зашаталась. Вдруг она громко вскрикнула и, хватаясь за сердце, рухнула на землю, как подкошенная, причем, падая, ударилась боком о кромку каменной скамьи.
Садовник, не успевший далеко отойти, услышал крик графини и поднял тревогу. Сбежались люди, среди которых был Карл Иванович с гостившим у него сельским фельдшером. Увидев валявшиеся на земле письма, он подобрал их и спрятал в карман. При содействии фельдшера Анну Аркадьевну осторожно перенесли в комнату и положили на кровать.
В город послали за врачом экипаж, а няня, дрожа от испуга, зажгла лампаду и стала читать молитвы, отвешивая бесчисленные поклоны. Больная лежала без признаков жизни. Бледность лица и посиневшие губы, холодные, как лед, конечности ясно свидетельствовали об её обморочном состоянии, близком к коллапсу. После того как фельдшер вскрыл ей вены и пустил кровь, опрыскал холодной водой лицо, Витковская широко открыла глаза, обвела столпившихся в комнате людей бессмысленным взглядом и больше не открывала их до приезда врача. Только через час загнанные лошади привезли в усадьбу врача, который немедленно приступил к лечению. Он разрезал на графине лиф, расшнуровал корсет и произвел искусственное дыхание. Витковская застонала и, открыв глаза, попросила слабым голосом пить. После подкожных инъекций камфары и кофеина она вновь закрыла глаза и уснула.
В доме воцарилась тишина. Только на дворе взбудораженные люди тихо переговаривались между собой, строя различные предположения о причине обморока барыни. Кто говорил, что она увидела на аллее призрак умершего мужа, кто намекал на извещение о смерти сына, однако, как вы понимаете, все догадки были ложными и никто не мог знать истинной причины. Даже Карл Иванович, прочитав втихомолку письма, сделал неправильные выводы. Ему показалось, что графиня была до крайности возмущена поступком приемной дочери и, не пережив оскорбления материнских чувств, упала в глубокий обморок. Он знал, что эта властная и упрямая женщина сразу была настроена против возможного союза сына с этой девушкой, а поэтому сообщение о предстоящем браке Евгения и Тани могло оказать такое сильное влияние. Будучи вообще неболтливым от природы, он никому не сообщил о письмах и своем выводе. Точно также он решил пока воздержаться о немедленном извещении Евгения о случившемся, не считая нужным тревожить его по таким пустякам. Но он, к сожалению, ошибся.
Ошибся и врач, установивший банальный нервный припадок болезненной женщины. Он, выписав рецепты и наказав старушке-няне, что ей нужно делать, обещал утром навестить больную. Филиппьевна едва держалась на ногах, не отходя от кровати Аннушки, то поправляла ей подушку, то меняла уксусную примочку на лбу. Она была потрясена внезапным событием и по своей набожности приписала болезнь любимицы божьему наказанию за тяжкий грех.
Больная стонала, не открывая глаз. Ее ушибленный бок никто и не заметил, сама она сказать не могла, а именно оттуда по всему телу разливалась невыносимая боль. Ночью графиня очнулась, открыла глаза и , узнав няню, протянула к ней дрожащую руку.
- Нянюшка, меня Бог... наказал... за ребенка.
- Молчи, молчи, не говори. Доктор не велел тебе волноваться. Лежи спокойно, а Бог тоже не без милости, поправишься.
К утру у больной поднялась температура. Она зябла, и старушка накрыла её всеми одеялами, какие попались под руку. Приехавший врач смерил температуру, ещё раз прослушал её и, покачав головой, проговорил себе в бороду:
- Н-да, дело плохо.
Сев к столу, он выписал длинный рецепт, в котором на самом деле больная уже не нуждалась.
- Как, господин доктор, скоро поправится моя ненаглядная Аннушка? спросила няня, искательно заглядывая доктору в глаза.
- Сильное осложнение у нее, бабушка, но не печалься, даст Бог, разрешится благополучно. Я сейчас опытную сиделку пришлю, да лекарства хорошего, а ты ухаживай за госпожой внимательнее, чаще горчичники меняй, да за компрессами следи.
Сделав распоряжения, врач надел шляпу и уехал в городскую больницу. А у больной открылась самая настоящая родильная горячка. Временами она бредила.
- Теперь он узнает... все узнает и покончит с собой, - еле слышно бормотали её пересохшие губы.
Когда температура поднималась до предела, она металась на кровати в жару, махала руками, как будто отгоняла от себя кого-то. Но смотрела куда-то вдаль, как будто решала для себя очень важный и трудный вопрос.
Однако неумолимый рок решительно увлекал её к гибели. Уже не могли спасти никакие лекарства, и часовая стрелка торопилась показать время её кончины. В один из редких проблесков сознания, когда как раз городскую сиделку заменяла верная няня, Анна Аркадьевна попросила старушку как можно выше подложить подушки под голову. В раскрытые окна был виден утренний свет. В саду проснулись птицы и их пение раздавалось по всем комнатам графского дома.
- Дай, няня, мне ту книгу, бумагу и карандаш, - попросила она слабым голосом.
Филиппьевна исполнила просьбу немедленно и графиня стала писать на листке бумаги, подложив под неё книгу, выводя слова непривычно большими из-за сильной дрожи в руках. Кое-как написав желаемое, она вынула из-под пуховика какой-то комочек и обернула его запиской. Затем попросила няню подать ей со стола небольшую плоскую коробочку. Открыв эту коробочку, Витковская вытряхнула из неё ненужные больше порошки и дрожащими пальцами втиснула туда приготовленный комочек.
- Няня, сними икону, - убедительно попросила она старуху. Та покорно исполнила и эту просьбу умирающей.
- Теперь держи её в руках и поклянись мне, что коробочку эту ты будешь хранить, как зеницу ока, и отдашь её только Евгению, сразу как увидишь его. Поняла? - строго спросила графиня, держа таинственную коробочку перед собой.
Старушка поклялась исполнить все в точности и, целуя икону, заплакала.
- Чую я, Аннушка, что недолго осталось тебе на свете жить. Ох, детонька моя ненаглядная, лучше бы я за тебя в гроб легла!
И поставив икону на место, Филиппьевна затряслась от рыданий. А графиня, передав коробочку няне, откинулась на подушки и успокоенно закрыла глаза. По её впалым щекам струйками потекли слезы. Спустя несколько минут у неё повторился сильный сердечный приступ. Больная заметалась по кровати, крича:
- Евгений, Евгений!.. Таня не... Не надо... ой, не надо!
Резким усилием она поднялась в сидячее положение, протянула руки, точно желая что-то схватить, и снова упала на подушки со стоном. По телу пробежала дрожь. Еще последний вздох...
И Анны Аркадьевны на свете не стало.
Бедная старушка-няня металась по комнате, не зная, что предпринять. Потрясение было слишком велико, и нервы её не выдержали. Она круто повернулась к иконе Богородицы и без чувств упала на пол. С ней случился тяжелый удар.
Из-за деревьев сада выглянуло равнодушное солнце и его теплые лучи зайчиком заиграли на беззащитном холодном лице усопшей. В дверях показались люди и приехавший врач. Няню тотчас же отправили в городскую больницу, а Евгению была дана срочная телеграмма, извещавшая о смерти матери. Карл Иванович просил своего хозяина прибыть на похороны графини, которые будут задержаны до его приезда. Явился церковный притч. Умершую обрядили в светлое платье, обложили цветами и перенесли в гостиную. Из города и близлежащих сел в усадьбу Витковских хлынули желавшие проститься с госпожой люди и их гвалт и разговоры оживили покои господского дома.
