Тетрадь - за пазуху, под мышку...
И где там, как там пес и кот?..
31.12.85
1986 год
ПЕРСОНАЖ
Вот он - я, смешной и пылкий, книгочей и дуролом; я - с шипучею бутылкой; я - за письменным столом; я, живущий в ус не дуя; я, подстриженный под ноль; не сказавший слова всуе и разыгрывавший роль.
То в сандальях, то в ботинках, то в кирзовых сапогах; разодетый, как картинка, и в последней из рубах.
Перед взором словно фото годы, месяцы и дни; прерываться неохота: персонаж-то мне сродни.
С бесконечным интересом длю воскресное кино.
Только за парадным лесом есть ли дерево одно, то, которое покажет, чем душа моя жива, ведь она одна и та же, как ни разнятся слова.
Жизнь свою перелистаю, то-то воли дам рукам и стихов крылатых стаю разгоню - аж к облакам...
22.03.86
ВДРУГОРЯДЬ
Л.Ю.
Славно все же бывает на свете - вспоминается то, что забыл...
Я вдругорядь товарища встретил, словно в юность фрамугу открыл.
Мы полвечера с ним говорили про обиды давнишние, но чай не пили и кофе не пили, и не пили сухое вино.
Черт ли выкинул это коленце или ангел убавил вину...
Показал он мне сына-младенца, поглядел я на третью жену.
Чуть заметил, не трогая, книги; и растрогали нас не стихи, а какие-то давние миги и нелепые наши грехи.
Я бубнил про наветы и сплетни, он талдычил, что надо худеть, чтобы новое тысячелетье без одышки легко одолеть.
Мне за сорок, ему скоро сорок, а мы вроде болтливых сорок о приятелях давних и спорах раскричались, забывши про срок.
Между тем кукарекнула полночь, мне пришлось собираться домой; друг и тут деликатную помощь оказал, проводив по прямой.
Лишь в автобусном коробе гулком понял я, что который уж год я петлял по глухим закоулкам, избегая веселый народ.
Я лелеял нелепую хмурость, ею близких своих изводил, потому что боялся за юность, знать - ушла, а вернуть нету сил.
Что же, есть хоть осьмушка столетья, чтобы встретить достойно конец века, чтоб наши взрослые дети с уваженьем сказали: "Отец".
Впрочем, это не главное, если воплощаются в слово мечты, остаются пропетые песни и пройденные вместе мосты.
Пусть прокатится гулко столетье, словно обруч, гремя о настил...
Я вдругорядь товарища встретил, но о главном ещё не спросил.
11.05.86
На Палихе актриска жила.
Впрочем, может быть, нынче актриса...
Помню, как провожал до угла.
Помню влажное имя - Лариса.
Помню, яблони жадно цвели.
Помню пышные перья заката.
Помню, белые клипсы легли на большую ладонь виновато.
Помню тихую-тихую ночь.
Помню долгие-долгие речи.
Помню, было, казалось, невмочь расставаться в преддверии встречи.
Помню, как обжигалась ладонь о ладошку, чтоб позже ночами жег невидимый миру огонь, на бессмертный вопрос отвечая...
Шорох платья, и стук каблуков, и руки улетающей промельк, розовеющий край облаков...
Но вот что разлучило - не помню.
7-17.05.86
Пляж, где радости нет умолку.
Все попарно и все в обнимку.
Сосен сдвоенные иголки, точно женские "невидимки"
3.08.86
Говори со мной о многом.
Говори, как сверкает над отрогом край зари; как просеян звездным ситом лунный свет; как бывает ненасытен голод лет; как бывают безрассудны игроки; как рассудку неподсудны две руки...
3.08.86
МЕТАМОРФОЗЫ
Дирижеру Джансугу Кахидзе
Рояль, откинув черное крыло, присела, далеко не отлетая.
Уродице трех лапой повезло: её пригрела человечья стая.
Летучая чудовищная мышь, в провинции ты реешь и в столице, то жмешься к полу, то впотьмах летишь многопудовой птеродактилицей.
Наездник твой, кудесник, что комар, так тонок на корриде в черном фраке.
Твой писк, твой крик наивен как кошмар бегущего по лесу в полном мраке.
О, как суставы по ночам скрипят, отпотевая грузной древесиной!
Клавиатуры вытянутый ряд зубопротезен, хоть оскал крысиный.
Надежен панцирь щитомордовой шкатулки, музыкальной черепахи, когда лежишь, повернута порой кверх брюхом, вся - во прахе и на - плахе.
Но если твой наездник, твой факир, вдруг извлечет нам Брамса или Листа, рояль, ты сразу - прелесть, ты - кумир, в мгновенье это все мы роялисты.
Так не стесняйся, яростней топырь свои копыта оркестрантам в лица; пусть дирижер вспорхнет, как нетопырь; он - твой сообщник, человеко-птица.
Рояль, всегда с тобою рядом жаль бесхвостого котенка пианино; ни веса, ни осанки; лишь эмаль зубов двуцветна да оскал крысиный.
О, если бы сыскался крысолов, что всех бы вас сорвал из обиталищ и заманил игрой волшебной в ров, я был бы среди вас, как ваш товарищ.
Как вы малоподвижен и тяжел, на уверенья, как и вы, доверчив; и так же мне опасен произвол красивых женщин, если в сердце вечер.
Рояль, лети как глянцевитый жук или ползи как Божия коровка;
Мне больше заниматься недосуг сравненьями и вообще неловко.
Шумит оркестр: гудит виолончель, как чайки перепархивают скрипки, а ты - в углу, вертится карусель и без твоей праящерской улыбки.
Тебя забыл заезжий дирижер, наездник твой в гастрольной лотерее.
Рояль, рояль, без струн, как без рессор, скакать накладнее и тяжелее.
Втяни же в брюхо куцее шасси и вырули на летную дорожку...
О, как ещё летают по Руси чудовища в прозрении сторожком!
9.08.86
Цвета соли с перцем волосы, губы солнцем сожжены...
Не бывает слаще голоса разъединственной жены.
Пусть она отменно выложит, как и в чем ты виноват; но зато поправит выжженный на плечах твоих халат.
Но зато позволит нежиться на кровати день-деньской, и полна морскою свежестью, не тоскою городской.
9.08.86
Пицунда
ДИАЛОГ
Говорила о новой работе, как сменить сапоги и пальто; а мне слышалось: "Кто ты мне?", "Кто ты?",
"Неужели друг другу никто?".
Был пейзаж за окном безотраден.
Моросил затянувшийся дождь.
От незримых царапин и ссадин сердце слабое кинуло в дрожь.
Но выгравшись в сюжет диалога, я острил, что зима не страшна, что не вижу достойней предлога, чем укрытые снегом дома.
Ледяная колючая сказка нам милей, чем осенняя пыль.
Даже ветра случайная ласка подымает алмазную пыль.
Если только не думать при этом о квартплате, еде и тепле; если жить, словно малые дети на бездумно-волшебной земле.
