Как в Ватикане восприняли информацию из Москвы, представить нетрудно. Наверное, кардиналы в лиловых сутанах бегали с новостями к Папе, заламывали руки, со страхом крестились: на кой черт нам — прости Господи! — такое счастье, вечные муки с этой сумасшедшей страной… Во всяком случае агреман (дипломатические полномочия) Костикову не давали на удивление долго. Похоже, подействовал звонок…

До прихода в Кремль Вячеслав Васильевич выступал в «Огоньке». Рассказывал о незаслуженно забытых русских писателях, сам сочинял книжки. Вот и нужно было продолжать. Лучше быть маленьким творцом, чем известным на всю округу персонажем из города Глупова, что высится на Красной площади…

…Но если Костиков лишь отдаленно напоминал фигурку монаха, то Андрей Андреич был вылитым иезуитом, причем времен расцвета инквизиции. Вот кому пришлись бы впору сутана, широкий капюшон — чтоб выглядывал наружу горбатый нос и угадывался узкий, как лезвие, рот в смиренной улыбке. Его и вправду нужно было в Ватикан. Встретили бы как родного! А Костикову дипломатические лавры счастья не принесли. Из ватиканского далёка президентский полпред вдруг дает интервью Российскому телевидению, где заявляет, что никакой Ельцин не демократ, а, скорее, самодержец. Стоило ли уезжать за тридевять земель, чтобы разразиться сим откровением?.. Ельцин рассвирепел и, к радости папского окружения, призвал вольнодумца домой…

Но это было потом. Вначале Костиков и Андрей Андреич были неразлучны.

Однажды пресс-секретарь ухитрился пробить на самом верху разрешение взять с собой близкого друга на борт президентского лайнера. Перелет был долгим, приятелям взгрустнулось, решили немножко поднять настроение. Уговорив бутылочку, по русскому обычаю запели в два голоса, тихо так, для собственного удовольствия. Тонус улучшился, а с ним окрепли и голоса чиновников. От президентской половины их отделяла лишь тонкая дверь. Когда затянули уже в полный голос: «И Ленин такой молодой…» — в дверях вырос заспанный Ельцин.

— Певуны, вашу мать! Вон отсюда! А это кто? — И указал на Андрея Андрича. — Почему посторонние в президентском самолете? Позвать сюда Коржакова…

Ельцин терпеть не мог коммунистические песни, давно простился с ними (в окружении об этом знали, а Костиков, видно, забыл) и справедливо посчитал, что над ним издеваются. Пресс-секретарь получил в очередной раз по шее. А.А., Старый Иезуит, навсегда лишился с таким трудом завоеванного места в президентском салоне…

Не расставались и в Кремле. Шушукались часами в кабинете, придумывали пресс-службе все новые и новые функции — утренние обзоры, вечерние, недельные итоговые справки, обзоры зарубежных агентств, российских. Президентские речи, поздравления, проекты документов. Ни минуты простоя. Делили зарубежные поездки (на подготовку официальных визитов) — самая вожделенная привилегия в Кремле! Естественно, все лучшее А.А. норовил забрать себе. (Костиков не в счет, он по должности всегда рядом с президентом.) Подчиненные же оставались на подхвате, дожидаясь подачек с барского стола. Скупой, надо сказать, стол. Потому что главной задачей Старого Иезуита в Кремле было хитро подгадать, чтобы многочисленные в те годы командировки за рубеж не пересекались, не совпадали во времени. (Однажды не смог вовремя перебраться из Парижа в Токио, не было подходящего рейса. Дошло до сердечного приступа.) И чтобы ни одна не уплывала из рук. Трудная задача. Но выполнимая. Иллюминация в кабинете с видом на Красную площадь не гасла по позднего вечера. Старый Иезуит, улыбаясь, раскладывал пасьянс из мировых столиц. Он всегда складывался, этот беспроигрышный, радостный пасьянс!

Вечнозеленый волшебный Корфу сменялся шумным Нью-Йорком, Париж Лондоном, затем в окне лайнера то мелькали приветливые огни бескрайнего Берлина, то проплывали величественные бурые скалы и высокогорные лыжные трассы Ванкувера… Дольче вита!

Но подготовительные поездки — не развлечение. К приезду журналистов много чего нужно сделать. Договориться с посольством о визах. Выбрать гостиницу поближе к месту переговоров. Проехаться по всем точкам, где намечено общение с прессой. Организовать пресс-центр, нужное количество телефонов, пулы (специальные разноцветные карточки, пропуска на мероприятия). А.А., как большой начальник, больше занимался представительством, чем черной работой. Не барское это дело… Поэтому часто возникали накладки: фотографу выдавали пул на пресс-конференцию, а пишущему журналисту, наоборот, оставляли место, выгодное для телекамеры, какой-нибудь красивый вид, на фоне которого главы государств приветствуют друг друга и молчат как рыбы. Или фамилии прибывших журналистов не совпадали с заранее подготовленными списками — значит, охрана никуда не пустит. Или не хватало мест в автобусе… и т. д.

Но это мелочи. Главное, уютный кабинет в Кремле, молоденькая секретарша хлопочет по хозяйству, надраенная «Волга» с сиреной — у подъезда. И вежливый шофер сияет приветливой улыбкой, готов везти хоть в Шереметьево, хоть к черту в подкладку…

Намечался очередной визит, на этот раз в Италию. Андрей Андреич уже паковал чемоданы, почти не вмешиваясь в жизнь пресс-службы. Заказывал билеты, дожидался, пока протокольщики доставят из МИДа паспорт с визой. Единственное неудобство — Костиков попросил перед вылетом проследить, чтобы намеченная на завтра встреча с демократическими лидерами во главе с Гайдаром (Ельцин почему-то придавал ей большое значение) прошла без конфузов, чтобы списки на проход в Кремль передали по факсу вовремя, журналисты — балбесы — не опаздывали. «Подключи охрану, — напутствовал Костиков Старого Иезуита. — Борис Николаевич хочет, чтоб было много прессы, осветили все по-доброму. Это, мол, личная просьба, объяснил он мне в конце разговора. Не подведи…»

…Здесь хочу ненадолго прерваться и рассказать историю грибочка историю обыкновенного маринованного опенка, произошедшую много лет назад в «Комсомольской правде».

Работал когда-то в отделе иллюстраций фотограф Паша, талантливый немолодой пьющий человек. Жена, долго терпев нищету и запах перегара, выгнала его из дома. Идти Паше было некуда, и он поселился в «Комсомолке» (благо главным был не Селезнев, бескомпромиссный борец с алкоголизмом, а другой редактор), бросил вещи — штаны и смену белья — в одну из кабинок для проявки пленок. Ребята его подкармливали — кто бутербродом поделится, кто супчику из буфета принесет. По утрам дежурная по этажу, добродушная пожилая Валька, тащила ему в постель крепкий чай с домашним печеньем, свежее полотенце. Стирала бельишко в умывальне. По выходным из недр её просторного сатинового халата появлялась на свет долгожданная чекушка. Бросив ответственный пост, Валька бегала напротив, в гастроном. Впрочем, в «Комсомолке» чужая беда никого не оставляла равнодушным. Горемычного Пашу все любили. Руководство закрывало глаза даже на то, что, проснувшись, он шастал в туалет в одних семейных трусах…

Когда Пашина супруга все же сжалилась и призвала мужа в семью, вся редакция собралась отметить это событие.

Накрыли нехитрый стол: «отдельная» по два двадцать, хлеб, селедка, лук. Валька в своем закуте сварила на электроплитке десяток картошек. Стажера Митю послали за водкой, по пол-литра на брата. На закуску, в основном дамам, в буфете редколлегии купили полкило сахарных конфет. Чья-то щедрая рука выставила на середину стола деликатес — маринованные опята…

Ближе к одиннадцати гости стали расходиться. Паша на пару с Валькой слили прямо в ванночку для промывки фотографий остатки еды, вымыли посуду. И фотограф (в этот день он почти не прикасался к спиртному), закрыв кабинет, поспешил к метро.

Трагедия случилась в полночь. Но не с Пашей — он уже нежился в семейной постели. И не с Валькой, которая, наоборот, долго не могла уснуть — скучала по своему любимцу, ведь ни мужа, ни детей Бог ей не дал. Беда пришла на нижний, пятый этаж, где квартировала газета «Социалистическая индустрия», в просторечии — «Соцдуська».