— Элеонора, спасибо, сегодня я не буду пить кофе, — послышался за спиной голос Ирмантаса.
Она удивленно обернулась. Адмирал стоял в дверях кухни, какой-то непривычный, предельно серьезный. И еще лицо, оно было у Ирмантаса непривычно одутловатым и посиневшим, такие лица она запомнила по больнице, добрая половина пациентов ревматического отделения страдала сердечной недостаточностью из-за тяжелого ревмокардита.
— Ирмантас, ты плохо выглядишь. Давай я вызову тебе неотложку.
— Не нужно, не отрывай понапрасну занятых людей.
— Но ты действительно плохо выглядишь…
— Я просто устал, только что с поезда. Ты же знаешь, в моем возрасте человек уже достаточно опытен, чтобы самому понять, когда ему требуется врач, а когда — нет. Так вот сейчас мне требуется не врач, а диван, чтобы хорошенько отдохнуть. Но сначала я хотел обсудить с тобой одно важное дело.
— Настолько важное, что прямо с поезда нужно было идти ко мне, а не домой? — она присела на скрипнувшую табуретку. В то, что Ирмантасу не нужен был врач, верилось слабо, но сосед зачастую бывал чрезвычайно упрям, к тому же, взрослый человек действительно имеет право самостоятельно решать, когда ему обращаться к врачу.
— Настолько, — он присел рядом, она обратила внимание, что левую руку он почему-то держит за спиной. Мысленно усмехнулась: вот и довелось побывать в шкуре старушки-процентщицы, сейчас окажется, что в руке — топор… Конечно, это было невозможно, но сама внешняя схожесть ситуации выглядела забавной.
— Надеюсь, это не политика?
— Нет, — Ирмантас улыбнулся и на мгновение в его глазах мелькнули прежние веселые искорки. Мигнули — и тут же погасли. — Политики тут и близко нет. Семейное дело.
— Семейное? — изумилась Элеонора.
Она знала, что жена Ирмантаса умерла довольно давно, еще в начале шестидесятых, второй раз он жениться не стал. От брака остались двое детей, сын и дочь, жившие где-то в Вильнюсе и довольно часто его навещавшие. Со стороны его отношения с детьми выглядели чуть ли не идеальными.
— Да, именно семейное. В моем возрасте следует подумать и о разделе наследства. Завещание я написал уже давно, но есть пара вещей, о которых я не хотел упоминать в бумагах. Ты можешь их передать тому наследнику, которому я скажу?
Элеонора на мгновение задумалась. На старости лет влезать в чужие семейные тяжбы совсем не хотелось, за свою долгую жизнь она не раз и не два видела, как близкие родственники при разделе наследства становятся злейшими врагами на всю оставшуюся жизнь.
— А о чем именно речь?
— Вот.
В левой руке адмирала оказался офицерский кортик в парадных ножнах. Ирмантас положил его перед собой на стол, затем снял с левой руки свой старинный перстень и положил его рядом с кортиком.
— Вот это прошу передать моему внуку Балису. И еще…
Из внутреннего кармана пиджака адмирал достал толстый заклеенный конверт, так же положил его на стол.
— Здесь — мое письмо к нему. Пусть откроет только после моей смерти.
— Ирмантас, думаю, что вопросов о кортике не будет. Но твой перстень — вещь очень дорогая.
Уж ей ли, искусствоведу, было не знать, какую сумму стоил этот перстень…
— Я понимаю… Ты думаешь, что может вспыхнуть скандал?
— Будешь убеждать, что скандала ни за что не возникнет? — улыбка у старушки получилась мудрой и лукавой одновременно. Элеонора не старалась специально добиться такого эффекта — это получилось само по себе. И снова у адмирала в глазах вспыхнула веселая хитринка. И снова — сразу пропала.
— Не буду. Очень хочется верить, что не будет, но в жизни бывает всякое. Поэтому, предлагаю поступить так: если Балис не заглянет к тебе в первые дни — на девять дней, ты передашь перстень любому члену семьи. Думаю, в конечном итоге он все равно попадет к внуку, я говорил своим, что перстень должен достаться ему.
— Хорошо, Ирмантас, если так, то я согласна: если твой внук обратиться ко мне первым, то я отдам перстень ему.
— Отлично. Только вот еще что… Ты же его не знаешь?
Она на мгновение задумалась.
— Пару раз ты показывал фотографии. Он у тебя офицер, на Черном море служит, верно?
— Верно, — улыбнулся отставной контр-адмирал, — в меня пошел мальчишка… Капитан морской пехоты.
Он помолчал немного и добавил.
— Но ты все-таки спроси его, какое прозвище у него было в детстве, ладно?
— Хорошо, спрошу, — эта просьба ее озадачила. — А зачем?
— Да просто так… Не забудешь?
— Ирмантас, у меня ревматизм, а не склероз.
— Молчу, молчу… — он шутливо поднял руки вверх. — Ладно, не придавай этому разговору слишком большого значения, вообще-то я не собираюсь умирать. Просто, проявляю предусмотрительность…
Элеонора покачала головой. Она и раньше не раз замечала в Ирмантасе совершенно неправдоподобную, какую-то детскую наивность. Ни один взрослый человек не поверит в то, что другой взрослый человек затеет такой разговор на пустом месте. Что-то случилось у старика, что-то очень неприятное… Она еще раз внимательно посмотрела на синюшное лицо соседа. Все-таки, наверное, у него плохо с сердцем. И разумное поведение в этой ситуации одно: позвонить ноль три. Но… Это был Ирмантас, человек совершенно необычный, и ей не хотелось обидеть его недоверием. Поэтому она только сказала:
— Хорошо, я спрошу его про прозвище, а что он должен мне ответить?
— Разве я не рассказывал? — адмирал изумился совершенно натурально. — У него в детстве было прозвище Бинокль: у него очень острое зрение.
— А если он не ответит? — Элеонора продолжала игру.
— Тогда — не отдавай ему ничего. На девять дней отдашь все кому-нибудь из родственников и расскажешь про этот разговор, ладно?.. И вообще, пойду я отсыпаться… Что-то слишком много разговоров о моей смерти, я на это не рассчитывал.
Адмирал улыбнулся, но она видела, что улыбка эта надуманная: глаза Ирмантаса оставались серьезными и печальными.
— Ирмантас, я еще раз хочу тебе сказать, что, по-моему, тебе нужно обратиться к врачу.
— Элеонора, я, конечно, не Сэм Клеменс, но слухи о моей смерти, похоже, тоже сильно преувеличены.
После ухода адмирала Гаяускаса Элеонора Жвингилене позавтракала, выпила кофе, немного посмотрела телевизор. Все это время ее не отпускала мысль, что следует все же вызвать врача. Наконец, она не выдержала и набрала телефон скорой медицинской помощи…
