– Смейтесь, коли вам угодно! – в бешенстве проорал Стоувер, сузив глаза и снова грохнув кулаком по столу. – Но да будет вам известно, сэр, хоть вы и подлец, что милая бедная женщина и ее драгоценное дитя без вас живут в десять раз лучше, чем жили с вами две недели назад. Вы поступили милосердно, покинув их в ту ночь. Обокрасть свою собственную жену, пока она спит! Валяться в пьяном оцепенении до рассвета, а потом притащиться домой – с намерением, несомненно, сотворить еще какое-нибудь зло! Но такого рода милосердный поступок, сэр…

Эскаргот медленно поднялся на ноги, прервав хозяина таверны на полу фразе. «Надо ему врезать», – подумал он, делая шаг вперед. Внезапно ему пришло в голову, что, вполне возможно, он знает далеко не все о событиях последних двух недель. Стоувер попятился, вытаращившись на Эскаргота с удивлением и страхом, и неловко вытащил из кармана куртки серебряную фляжку. Он отвинтил колпачок, поднес фляжку к губам и, запрокинув голову, сделал три глотка; его адамово яблоко прыгало, словно поплавок, приводимый в движение попавшейся на крючок форелью.

– Лекарство, – выдохнул Стоувер, вытирая губы тыльной стороной ладони. Он отступил назад и трясущейся рукой нашарил спинку стула, словно собираясь использовать последний в качестве оружия. На лбу у него выступили капли пота.

Хлопнула дверь, и в зал снова вошла Лета. Она резко остановилась при виде нахмуренного Эскаргота, который угрожающе похлопывал по ладони увесистым мешочком с шариками, снятым с шеи.

– Одиннадцать часов, – сказала девушка, доставая карманные часы и для пущей убедительности заводя их. – Пора открываться. Уберите это, – велела она Эскарготу. – Не выставляйте себя еще большим дураком, чем уже выставили.

– Послушайте юную леди, – проквакал Стоувер, нервно дергая за верхнюю пуговицу рубашки.

– А вы заткнитесь, – отрезала Лета, бросив на него уничтожающий взгляд. Она подошла к бочке, налила пинту эля и, смахнув шапку пены деревянной линейкой, толкнула кружку по стойке в направлении Эскаргота.

– Я не обслуживаю таких типов! – вскричал Стоувер, снова впадая в ярость.

– Знаю, – сказала Лета. – Именно поэтому это сделала я. Но это последняя кружка эля, которую я налила здесь, старина; так что всех остальных посетителей будете обслуживать сами. Вчера вечером вы мне выплатили жалование. Сегодня утром вы мне ничего не должны.

– Вы не имеете права!.. – начал было Стоувер, но обнаружил, что кричит в пустоту. Эскаргот взглянул в окно и увидел, как Лета стремительно шагает по главной улице в сторону магазина Бизла и исчезает в легкой дымке тумана. – Вы должны заплатить за эль, – слабым голосом проговорил Стоувер, проскользнув за стойку бара. Он снова неловко вытащил из кармана флягу и еще раз приложился к ней.

Пристально глядя на хозяина таверны, Эскаргот осушил кружку, поставил ее на ближайший стол и бросил монетку в опивки. Он повернулся и вышел прочь – с самым хладнокровным видом, как ему показалось. Однако, едва выйдя за порог, он пустился бегом.

– Подождите! – крикнул он, завидев красную блузку Леты в полуквартале впереди.

Девушка остановилась и разглядывала витрину магазина, пока запыхавшийся Эскаргот не подбежал к ней.

– Полагаю, я могу угостить вас ленчем. – Он снял шляпу и нервно покрутил ее в руках, широко ухмыляясь. Потом он вдруг понял, что выглядит глупо, и стер улыбку с лица, приняв самый серьезный вид.

– Думаю, этот номер не пройдет.

– Разве?

– Повремените немного. – Лета еле заметно улыбнулась. – Возможно, мы с вами встретимся у профессора Вурцла.

– Возможно, и встретимся, – проговорил Эскаргот. Он смотрел, как она исчезает в тумане во второй раз за последние пять минут, и совершенно не представлял, что ему с ней делать.

Однажды в предзакатный час, через три с половиной недели после изгнания из дома, Эскаргот случайно увидел свое отражение в витрине магазина Бизла и внезапно понял, что стал похож на бродягу, что куртка у него порвана, а брюки требуют стирки. Рубашка, которую он приобрел задолго до временного умопомешательства, приведшего его к женитьбе, совсем износилась, и ткань на локтях протерлась до состояния кисеи или даже паутины.

Эскаргот направлялся в библиотеку профессора Вурцла. Он перестал притворяться, что ходит туда за книгами. На Вдовьей мельнице у него была спрятана куча сочинений Дж. Смитерса – все книги Белых гор, полученные у Гилроя Бэстейбла в обмен на китовый глаз, – и он еще не прочитал и половины. Он ходил к Вурцлу в надежде встретить там Лету, вот зачем. И пока без какого-либо успеха. «Нет, вы только посмотрите на меня», – подумал он, рассматривая свое жалкое отражение в витрине Бизла. Будь у него такой вид месяцем раньше, он не стал бы переживать. Даже не подумал бы. Он бы скорее возгордился собой – посмеялся бы над Бизлом, который в своей накрахмаленной рубашке и галстуке обходит на цыпочках лужи и смахивает со стульев пыль, прежде чем сесть. На кого, собственно, человек вроде Бизла рассчитывает произвести впечатление? На покупателей? На старых болванов, которые выражают недовольство по поводу пятен на побитых яблоках и возмущаются ценой сушеной фасоли? Еще месяц назад Эскаргот посмеялся бы над самим собой, когда бы вдруг забеспокоился по поводу своего внешнего вида. Кроме жены, ему было не на кого производить впечатление, а жена… Ну ладно, возможно, он не так преуспел в своих стараниях, как мог бы, подумал Эскаргот, глядя на свое плохо выбритое лицо, отраженное в витрине. Дверь магазина открылась, и широко ухмыляющийся Бизл высунул наружу свою круглую голову с напомаженными светлыми волосами, стоящими дыбом наподобие частокола.

– Теофил, – сказал Бизл. Он продолжал улыбаться, но заметно погрустнел, словно увидел своего друга в не лучшие для него времена или словно совершенно не обрадовался встрече с ним.

Эскаргот скрипнул зубами. Он терпеть не мог, когда его называли по имени, произнести которое правильно, похоже, не мог никто на свете. Однако он заставил себя улыбнуться Бизлу. Он ничего не добьется, если начнет набрасываться на каждого встречного. Кто знает, какие слухи ходят о его стычке со Стоувером, тем более что слухи мог распустить только сам Стоувер. Лета совершенно не походила на любительницу трепать языком, хотя ее версия случившегося была бы ближе к истине.

– Послушайте, старина, – сказал Бизл, криво усмехаясь, – я знаю, это щекотливая тема, но я наблюдал за вами из окна минуту назад, и вы выглядели… вы выглядели… неважно, если вы понимаете, о чем я. – С этими словами Бизл смерил Эскаргота взглядом, словно оценивая покрой его костюма. Эскаргот ждал, несколько озадаченный. – Я хочу сказать, знаете ли, вот что: какая работа поможет вам поправить ваше положение? Уборка помещений? Разноска продуктов? Эту витрину, я сейчас понимаю, не мешало бы помыть. – Лицо у него вдруг просветлело, словно он собирался изречь нечто поистине умное. – Вполне возможно, – закончил он, округлив глаза, – ваше впечатление от увиденного в витрине в значительной степени объясняется загрязненностью стекла.

Эскаргот начал медленно кивать, словно соглашаясь с последним высказыванием Бизла, но потом потряс головой и улыбнулся в ответ. Если уж больше он ничего не может поделать, то по крайней мере сумеет превзойти Бизла по части улыбок.

– Сегодня я не ищу работу, Эвелин. – Он намеренно назвал Бизла по имени, которое звучало в восемь раз глупее его собственного. – Но я буду иметь в виду ваше предложение. Если я встречу каких-нибудь праздношатающихся деревенских пареньков, то отошлю их к вам. Это пятнышко на вашем галстуке похоже на каплю земляничного варенья, верно? Моя жена, будь она трижды благословенна, ежечасно рассказывала мне, какие пятна остаются от всякого рода варений. Сначала замочите галстук в холодной воде – так она посоветовала бы вам. А потом намыльте его мылом и трите о стиральную доску, покуда не сотрете руки по локоть.

Эскаргот приподнял шляпу и пошел прочь, предоставив Бизлу изучать запачканный галстук. Он остался доволен состоявшимся разговором. Разумеется, Бизл желал ему добра. Просто он был туповат – счастливое свойство для человека, который ставит перед собой возвышенные цели. Профессор Вурцл, по крайней мере, не станет бесить Эскаргота указаниями на его плачевное положение. Похоже, Вурцл не меньше его ценил искусство ничегонеделания. Он превратил последнее в предмет исследования. Он срывал с деревьев и кустов листья, когда гулял в лесу, и делал вид, будто целью прогулки является именно сбор листьев. Потом профессор прикреплял к ним бирки и укладывал в ящик, бормоча время от времени о своем намерении открыть музей природоведения. Должность заведующего библиотекой позволяла ему сидеть в мягком кресле и, попыхивая трубкой, читать дни напролет.