Возбуждение, неизменно овладевающее человеком, недавно вступившим на путь обогащения, подгоняло Эскаргота, идущего на веслах вдоль берега на север, к Городу-на-Заливе. Он немного опасался, что человек, у которого он выменял лодку, случайно заметит его и попытается оспорить сделку. Вероятно, лучше всего будет разыскать бывшего владельца лодки и заплатить ему из денег, вырученных на последнем коммерческом предприятии. Разумеется, он оставит ему и глаз желейной рыбы. Называйте это процентом. Он может себе позволить быть щедрым.

Дела у него явно шли на поправку. Перед ним стояла корзина водорослей, которая в конце концов с таким же успехом могла бы быть корзиной денег. А торговец травами – неважно, как его там зовут, – тоже задолжал Эскарготу кучу золотых монет. Кто знает, какую прибыль сулит ему предстоящая сделка? Само собой, лилейные водоросли не единственный вид морской растительности, пользующийся повышенным спросом. Эскаргот немного поразмышлял над этим, вызывая в своем воображении все неисчислимые богатства, которые лежат на дне океана в ожидании, когда человек вроде него спустится в морские глубины и заберет их.

Потом он вдруг вспомнил о Лете, горящей на погребальном костре в Городе-на-Побережье, и настроение у него немного испортилось. Он знал – и знал уже целую неделю, – что потерпел фиаско в Городе-на-Побережье. Оставшиеся без ответа вопросы, неразгаданные тайны не давали Эскарготу покоя, словно он жил в доме с недостроенной стеной, и даже если сидел в кресле лицом к трем достроенным стенам, все равно время от времени, когда чуть поворачивал голову, видел краешком глаза неоштукатуренные стойки и балки незаконченной стены.

Дурацкая история с дядюшкой Хелстромом тревожила Эскаргота, и он понимал, что о ней лучше забыть. Но лучше ли? Почему-то он не мог забыть лицо Леты, которое с течением дней не стиралось в памяти, а, наоборот, становилось все отчетливее. Когда Эскаргот думал об этом, у него возникало ощущение, что он не оправдал чьих-то ожиданий и потерпел какую-то неудачу, хотя сам не понимал, в чем именно та заключалась; что в стремлении спасти свою шкуру он почти или совсем не задумался о том, что значила вся эта история. Однако она что-то да значила. Эскарготу просто не представилось возможности выяснить.

Он подплыл к берегу поблизости от скопления убогих лачуг, оставил лодку на песке среди полудюжины других и направился в город. В лавке лекарственных трав было темно. В витрине пылился все тот же хлам, и Эскарготу показалось, что лавка вообще никогда не освещается, что в нее никогда не заходят никакие посетители, кроме мышей и жуков. Он постучал в дверь, потом постучал еще. Он подергал дверную ручку, но она не поворачивалась.

Эскаргот вошел в соседнюю пивную, таща корзину с водорослями. Хозяин таверны сгорбившись сидел за стойкой, положив подбородок на руки. Он не возликовал при виде посетителя.

– Скажите, – обратился Эскаргот к мужчине, поставив корзину на стол, – когда открывается лавка лекарственных трав?

– По соседству?

– Да, по соседству.

– Через две недели.

– Простите?

– Через две недели. Он уехал из города по делам. Отправился вверх по реке за какими-то водорослями. Он должен вернуться через пару недель, но не советую вам ждать. В прошлый раз он опоздал на месяц. Ему без разницы. У него все равно торговля не идет.

У Эскаргота оборвалось сердце. Такого не могло быть.

– А когда он уехал, вчера?

– Нет. – Хозяин таверны помотал головой и сплюнул через плечо на пол. Эскаргот растерянно моргнул. – Уже давно, почти неделю назад.

– А высокий мужчина в балахоне? С такой прической? – спросил Эскаргот, откидывая волосы назад в попытке изобразить прическу человека, которому он отдал свои деньги. – С птичьими черепами на поясе?

– Ах этот. Он не владелец лавки. Он гол как сокол. Это кузен вашего человека. Я не знаю, где он, и знать не желаю. От него одни неприятности, если хотите знать правду.

– Он сказал, что лавкой владеет он, – настойчиво сказал Эскаргот, уже понимая, что опять остался в дураках.

– Ничего удивительного. Он считает, что владеет всем, и действительно завладевает всем, что ухитряется прибрать к рукам.

– Я отдал ему кучу золотых монет… ну, вы помните… и он обещал обменять их на местные деньги. Если он живет поблизости, я бы хотел знать где.

– Вы отдали ему свои деньги, вы говорите?

– Почти все.

– Значит, вы получили дорогостоящий урок, – сказал хозяин таверны, смахивая крошки со стойки и ухмыляясь. – Все ваши деньги уже пропиты – можете поверить мне на слово – и потрачены в одном из заведений на Папоротниковом холме.

– Папоротниковый холм? – переспросил Эскаргот. – А где это?

– Я бы не стал соваться на Папоротниковый холм. – Мужчина потряс головой. – Никто там не проводит больше одной ночи, а зная вашего Креслоу, могу вас заверить: он спустил все ваши деньги именно за одну ночь. Вы зря теряете время, говорю вам. Вы ведь нездешний?

– Совершенно верно, – признал Эскаргот.

– В таком случае вы сразу же столкнулись не с тем человеком. Вот и все дела. На вашем месте я бы не стал здесь задерживаться. В порту можно найти работу, если вам нужна работа. Радуйтесь, что вы расстались с деньгами не под угрозой ножа. А то здесь это самое обычное дело. – Засим мужчина умолк и принялся протирать пивные кружки, внимательно разглядывая каждую на свет, прежде чем поставить вверх дном на полку позади.

– Тогда скажите, как пройти на Королевскую улицу? – спросил Эскаргот.

– Это через три улицы отсюда, приятель. – Хозяин таверны устало потряс головой, словно давно смирившись с глупостью чужестранцев вроде Эскаргота, не желающих следовать разумным советам. Эскаргот поплелся обратно к лодке, горестно размышляя над последним своим провалом. Удача вновь отвернулась от него, спору не было. Человек с Королевской улицы, вероятно, являлся вымыслом, призванным придать видимость достоверности всей лжи в целом. Но с другой стороны, может, и нет. А если нет, тогда зачем Эскарготу посредник? Он может продать водоросли непосредственно покупателю и забрать всю прибыль себе. Тогда утрата денег не будет иметь для него большого значения, верно?

К тому времени, когда Эскаргот принял решение, он находился на самой окраине нищего квартала, застроенного жалкими лачугами. Да, он вернется в город и отыщет гостиницу «Ванс». Он не знает, как зовут того человека, но сможет ходить от двери к двери, прикидываясь торговцем. Возможно, ему следует вернуться на субмарину и изменить внешность или переодеться, чтобы побольше походить на торговца. Он принесет с собой какой-нибудь подарок для хозяина гостиницы, вот что он сделает. Вполне возможно, таким образом он избежит позорного изгнания из гостиницы.

Эскаргот услышал плеск волн о берег и поднял глаза, внезапно осознав, что последнюю милю он постоянно смотрел себе под ноги, на носки своих башмаков. Среди лодок стояли трое мужчин, похоже, наблюдая за ним. Один держал ладонь на резной свинье, украшавшей нос лодки, но он явно не отдыхал в такой позе, а заявлял о своих правах на собственность. «Проклятье!» – пробормотал Эскаргот, с трудом заставляя себя идти по-прежнему твердым шагом по направлению к мужчинам. Он нагло соврет – вот что он сделает, заявит, что купил лодку у одного человека в городе. Как там зовут мужчину в балахоне? Креслоу, вот как.

Он взглянул на мужчин, находившихся теперь в сорока футах от него, и широко улыбнулся. Они не улыбнулись в ответ. Один, Эскаргот видел, поигрывал дубинкой, другой держал руку за пазухой. Предполагаемый владелец лодки не имел при себе оружия, но он был размером с повозку – и не с тележку, а с целую карету. Рот у него был сильно скошен набок, словно он пытался прожевать целый стебель сельдерея и тот застрял у него за щекой.

Вне всяких сомнений, это были не полицейские. Эскаргот остановился и сделал вид, будто рассматривает подошву своего башмака. Все дело представлялось чудовищно ясным. Верзила являлся владельцем лодки, и он определенно не удовольствовался глазом желейной рыбы. Вряд ли он поверит, что Эскаргот намеревался разыскать его и поделиться с ним несуществующей выручкой от продажи корзины водорослей. Они собирались избить Эскаргота до полусмерти – вот что они собирались сделать, Креслоу или не Креслоу. Какое им дело до Креслоу? Да ровным счетом никакого.