Я снова заглянул в карманный атлас. Тащиться в этот Вулсайд не было ни малейшего желания. Во-первых, уже начался час «пик». И если я поеду прямо сейчас, то всю дорогу придется стоять. Да и зачем мне вообще туда ехать? Пилить Бог знает сколько времени в битком набитом вагоне с тем, чтобы мне бросили, на сей раз уже в лицо, это: «No esta aqui». Какой смысл?

Или же он, обкурившись дурью, решил устроить себе небольшой отпуск, или же действительно болен. И в том и в другом случае мне вряд ли удастся выудить из него что-нибудь существенное. Это еще если я его найду. И буду вознагражден за свои старания ответом «No lo se»[12] вместо «No esta aqui». He знаю, его здесь нет. Не знаю, его здесь нет...

Черт!..

Джой Деркин допросил Кальдерона в субботу вечером. Примерно в то же время, когда я пытался внушить каждому встречному и поперечному, что ищу любовника Ким. Этой же ночью меня едва не пристрелил гарлемский грабитель, а Санни Хендрикс запивала пригоршню таблеток водкой с апельсиновым соком.

На следующий день Кальдерон сказался больным. А еще через день парень в мешковатой куртке пошел за мной после собрания «А. А.» и предупредил, чтобы я оставил дружка Ким Даккинен в покое.

Зазвонил телефон. Это был Чанс. Я получил его записку с просьбой позвонить, но он, видимо, решил, что дожидаться не стоит.

— Звоню просто так, на всякий случай, — сказал он. — Узнать, как продвигаются дела. Есть что-нибудь новенькое?

— Не далее как вчера вечером, получил предупреждение.

— Какое предупреждение?

— Какой-то тип посоветовал не нарываться на неприятности.

— И вы уверены, что это связано с Ким?

— Уверен.

— Вы знаете этого парня?

— Нет.

— Что собираетесь делать?

Я рассмеялся:

— Собираюсь и дальше нарываться на неприятности. На этот раз — в Вулсайде.

— Вулсайде?

— Да. Это в Куинсе.

— Ну, неужели я не знаю, где находится Вулсайд, приятель! А что должно произойти в этом Вулсайде?

Я решил, что впутывать его не стоит.

— Возможно, что и ничего, — ответил я. — И думаю, что ехать туда скорее всего незачем. Но мало ли что... У Ким все-таки был любовник.

— В Вулсайде?

— Нет. В Вулсайде живет кое-кто другой. Но у нее определенно был любовник. И он купил ей норковый жакет.

Он вздохнул:

— Я же сказал вам... Это крашеный кролик.

— Крашеный кролик висит в гардеробе.

— Ну и?..

— Помимо кролика, у нее было еще манто из норки. Она была в нем, когда мы познакомились. Она была в нем, когда пошла в гостиницу «Гэлакси», где ее убили. Сейчас это манто находится под замком в Центральном управлении полиции.

— Почему?

— Это — вещественное доказательство.

— Доказательство чего?

— Пока не знаю. Я видел его, потом говорил с человеком, который продал ей эту вещь. На чеке значится ее имя, но была она не одна, а с мужчиной. И именно он расплатился за покупку.

— Сколько?

— Две пятьсот.

Он переваривал услышанное.

— Возможно, она скопила эти деньги, — заметил он наконец. — Откладывать по паре сотен в неделю ей ничего не стоило. Все они так делают, откладывают на черный день. Я бы никогда и не узнал.

— Нет, мужчина расплатился своими Чанс.

— Может, она дала ему эти деньга? Ну, знаете, как иногда в ресторане — женщина потихоньку сует мужчине деньги, чтобы расплатиться. Чтобы он не терял лица.

Но почему вы так отчаянно не хотите поверить в то, что у нее был любовник?

Дьявольщина! — буркнул он. — Да мне плевать! Как оно там было и что, плевать! Просто не могу в это поверить, вот и все!

Я пропустил его реплику мимо ушей.

— Это могла быть просто «подставка», а не любовник. Иногда, знаете ли, сутенер хочет выглядеть дружком, хочет произвести впечатление. Делает девушке подарки, вместо того чтобы давать ей деньги. Может, он был просто еще чьим-то сутенером, и она расколола его на эту шубку.

— Может быть.

— Но вы-то думаете, это был ее любовник?

— Да, думаю.

— И что он ее убил?

— Не знаю, кто ее убил.

— И что тот, кто ее убил, требует, чтобы вы не лезли в это дело?

— Ну, не знаю я! — воскликнул я. — Может, убийство никак не связано с дружком. Может, это был просто какой-то псих, к чему, собственно, и склоняет ся полиция. Может, именно ее любовник не хочет, чтобы я проводил расследование.

— Он не замешан, но хочет оставаться в тени. Это вы имеете в виду?

— Ну, вроде того.

— Не знаю, приятель. Может, вам действительно все это оставить?

— Расследование?

— Да. Ведь вы получили предупреждение. С такими делами не шутят Не хотите же вы, чтобы вас убили?

— Нет, — ответил я, — не хочу.

— Ну, и что же вы в таком случае намерены делать?

— Конкретно сейчас — сесть в метро и поехать в Куинс.

— В Вулсайд.

— Именно.

— Я на машине. Может, вас подбросить?

— Да нет, не стоит. На метро доеду.

— Но на машине быстрей. Я даже могу надеть в честь вас такую шоферскую кепочку. А вы сядете на заднее сиденье и...

— Как-нибудь в другой раз.

— Ну, как хотите, — сказал он. — Позвоните мне потом, ладно?

— Ладно.

Я все-таки предпочел сквозную линию и вышел на станции между Рузвельт-авеню и Пятьдесят второй. После Манхэттена поезд вырвался из подземки, и я едва не пропустил свою остановку — плохо знал этот район. Стены на платформах были так исписаны и разрисованы, что названия станций было просто невозможно разобрать.

Спустившись по металлическим ступеням, я оказался на улице. Сверился со своим карманным атласом, уточнил маршрут у прохожих и двинулся к Барнет-авеню. И, не пройдя квартала, понял, почему этот населенный латиноамериканцами дом оказался в Вулсайде. Никакими ирландцами тут и не пахло. Нет, здесь сохранилось еще несколько заведений со старыми названиями типа «Шамрок», но большинство вывесок все же были на испанском с неизбежными «El» в начале. Таблички с названиями улиц тоже на испанском, а многие забегаловки превратились в «bodegas»[13]. А в витрине туристического агентства «Тара» красовалась реклама чартерных рейсов в Боготу и Каракас.

Дом, где жил Октавио Кальдерон, оказался мрачным двухэтажным панельным зданием с широким крыльцом перед входной дверью. На крыльце — пять-шесть пластиковых шезлонгов, а на столике — стеклянный графин с апельсиновым соком и кипа журналов и газет. Шезлонги пустовали, чему я и не удивился. Слишком холодно, чтобы рассиживать на крылечке.

Я позвонил. Никакой реакции. Изнутри доносились голоса и звуки радио. Снова надавил на кнопку звонка, и наконец дверь отворила небольшого роста пожилая толстуха.

— Si[14]? — осведомилась она.

— Мне нужен Октавио Кальдерон, — сказал я.

— No esta aqui.

Может, это была та самая женщина, с которой я первый раз говорил по телефону?.. Трудно сказать, да я и не собирался ломать над этим голову. Я говорил с ней через порог, смешивая испанский с английским, изо всех сил стараясь, чтобы меня поняли. Она ушла, что-то, видимо, поняв, и вскоре вернулась с высоким мужчиной со впалыми щеками и коротко подстриженными усиками. Он говорил по-английски, и я попросил провести меня к Кальдерону.

— Но Кальдерона здесь нет, — ответил он.

— No me impoita[15], — сказал я. — Я бы хотел посмотреть его комнату.

— Но там не на что смотреть, — ответил он, совершенно сбитый с толку. — Кальдерона нет. Так какой смысл осматривать его комнату?

Нет, они не отказывались помочь. Они были даже рады пойти мне навстречу. Просто никак не могли понять, чего я требую. И когда наконец сообразили, что единственный способ избавиться от меня, это пойти и показать комнату Кальдерона, именно так и сделали. Я последовал за женщиной по длинному коридору, мимо кухни, и вышел к лестнице. Мы поднялись по ступенькам, прошли еще один коридор. Она, не постучав, распахнула дверь и отступила, жестом приглашая меня войти.