Всю чудовищность сцены, представшей перед ее глазами, описать, по словам репортера из «Пост», было просто невозможно. На полу, у изножья разобранной постели, лежала обнаженная женщина. Ковер и постельное белье насквозь промокли от ее крови. Скончалась она от многочисленных, по оценке судмедэксперта, резаных и колотых ран, нанесенных предметом типа штыка или мачете. Убийца превратил ее лицо в «совершенно неузнаваемую кровавую маску». Но фотография, которую раздобыл предприимчивый репортер из «роскошных апартаментов мисс Даккинен на Меррей-Хилл», давала представление о том, с каким «материалом» пришлось работать убийце. Правда, там белокурые волосы Ким выглядели несколько иначе — спадали на плечи тяжелыми темными волнами, над лбом, словно тиара, красовалась всего одна коса. И глаза у нее были ясные и лучились весельем.

Идентифицировать личность полиции удалось по содержимому кошелька, найденного на месте преступления. Обнаруженная там сумма наличными уже на ранней стадии следствия позволяла исключить мысль об ограблении как мотиве для убийства.

Вот так.

Я отложил газету. И с удивлением заметил, что у меня дрожат руки. И все тело била мелкая, противная дрожь. Я поймал взгляд Эвелин и, когда она подошла, попросил принести двойное виски.

Она спросила:

— А стоит ли, Мэтт?

— А что?

— Но ведь ты вроде бросил пить. Что, хочешь начать снова?

Я задумался. Да какое ей, собственно, дело? И уже собрался было так и ответить, но вместо этого сказал:

— Возможно, ты права.

— Тогда еще кофе?

— Да, обязательно!

Я вернулся к статье. Предварительный осмотр позволил установить время убийства — около полуночи. Я пытался вспомнить, что делал в то время, когда он ее убивал. После собрания зашел к «Армстронгу», но вот когда оттуда вышел, не помнил. Спать лег довольно рано, было уже, наверное, около двенадцати, когда я забрался в постель. Вероятно, время убийства установлено лишь приблизительно, так что, должно быть, я уже спал, когда он начал полосовать ее ножом.

Я сидел и пил кофе и снова и снова перечитывал статью.

Из «Армстронга» пошел в церковь. Сел на скамью в заднем ряду и пытался собраться с мыслями. Перед глазами, сменяя друг друга, проносились видения. Эпизоды тех двух встреч с Ким переплетались с обрывками разговора с Чансом.

Я опустил пятьдесят долларов в ящик для пожертвований. Зажег свечу и долго смотрел на пламя, словно пытаясь различить в дрожащем язычке тайные образы.

Потом вернулся и снова уселся на скамью. И все еще сидел там, когда подошел молодой священник и тихим голосом, вежливо извиняясь, сообщил, что они закрываются. Я кивнул и поднялся.

— Вы, кажется, чем-то огорчены? — спросил он. — Могу ли я как-то помочь?

— Нет, не думаю.

— Я вас уже видел, вы к нам заходите время от времени. Знаете, иногда это помогает — просто поговорить с кем-нибудь.

Разве? А вслух я сказал:

— Я не католик, святой отец..

— Это не имеет значения. И если вас что-то тревожит...

— Просто плохие новости, святой отец. Неожиданная смерть друга.

— О, это всегда очень трудно пережить!..

Я уже начал было опасаться, что он станет читать мне проповедь о Божьем промысле, но он молчал и, похоже, ждал, что я скажу ему что-то еще. Наконец я вышел из церкви и какое-то время стоял на тротуаре, соображая, что же делать дальше.

Было около половины седьмого. Собрание начнется только через два часа. Можно, конечно, прийти и пораньше, посидеть, попить кофейку и поболтать с людьми. Но я всегда этого избегал.

Говорят, что тем, кто бросил пить, нельзя терпеть голод. Сегодня я почти ничего не ел, не считая хот-дога в парке. При одной только мысли о еде меня едва не вывернуло наизнанку.

Я пошел в гостиницу. Буквально на каждом шагу попадались или бар, или лавка, торгующая спиртным. Я поднялся к себе в номер и просидел там до собрания.

Я пришел на собрание за несколько минут до начала. Человек шесть приветствовали меня по имени. Я налил кофе и сел.

Выступавший вкратце изложил историю своей пьяной жизни, а большую часть времени посвятил описаниям несчастий, свалившихся на его уже трезвую голову. Брак распался, младшего сына переехал пьяный водитель, сам он долго был безработным и перенес несколько приступов тяжелейшей депрессии.

— Но я все равно не пью, — заявил он. — Когда я первый раз пришел сюда, люди тут говорили, что нет ничего хуже, чем пить. Что от этого вся жизнь идет наперекосяк. И еще говорили, что программа лечения составлена так, что пить нельзя, пусть хоть задница у тебя отвалится, но ни-ни. И вот что мне иногда кажется... Что я сижу трезвым просто из чистого идиотского упрямства. Ничего... Как бы оно там ни складывалось, надо потерпеть...

В перерыве мне захотелось уйти. Вместо этого я налил еще кофе и взял несколько больших печений. И вдруг вспомнил, как Ким говорила, что она жуткая сладкоежка. «Могу есть что угодно и хоть когда-нибудь прибавила бы унцию. Ну разве это не счастье?»

Я ел печенье. Для меня это было все равно что жевать солому, но я все равно ел, а потом запил кофе.

Началось обсуждение, и одна дама долго и бессвязно рассказывала о своих взаимоотношениях с каким-то мужчиной. Она надоела всем до чертиков — каждый день долдонила одно и то же. И я отключился.

Я сидел и твердил про себя: я Мэтт, и я алкоголик. Прошлой ночью убили мою знакомую. Она наняла меня, чтобы я спас ее от гибели. А дело кончилось тем, что я убедил ее, что она в безопасности, и Ким поверила. А убийца обманул меня, заговорил зубы, а я клюнул на его удочку, и вот теперь Ким мертва, и ей уже ничем не поможешь. И это грызет меня, и я не знаю, что теперь делать... И на каждом углу каждой улицы в этом городе — по бару и по одному винному магазину на каждый квартал. И выпивка не вернет ее к жизни, и трезвее от нее я не стану, но какого, собственно, черта? Какого черта я должен мучиться? Почему?..

Я твердил себе: я Мэтт, и я алкоголик, и мы тупеем на этих дурацких собраниях, без конца говорим одни и те же глупости, а тем временем там, на улице, все эти звери убивают друг друга! Мы говорим: «Не пейте», «Как это важно — быть трезвым» и еще: «Потихоньку, постепенно»... И пока мы бубним об этом, как какие-то безмозглые зомби, мир подходит к роковой черте.

Я подумал: «Мое имя Мэтт, и я алкоголик. И мне нужна помощь».

Но когда очередь дошла до меня, сказал:

— Мое имя Мэтт. Спасибо за внимание. Я очень ценю эти собрания. И думаю, что пока просто послушаю.

Сразу после молитвы я ушел. Не стал заходить ни в «Кобб корнер», ни к «Армстронгу», а вместо этого дошел до своей гостиницы, миновал ее и прошагал еще полквартала до одной забегаловки, «Джой Фэррел», на углу Пятьдесят восьмой.

Народу там было немного. Из музыкального автомата доносился голос Тони Беннета. Бармена я не знал.

Я оглядел витрину за стойкой. И заказал первое попавшееся на глаза виски — «Эли Тайм». Я заказал его неразбавленным и еще стакан воды, запить. Бармен поставил виски на стойку передо мной.

Я взял стаканчик и начал разглядывать содержимое. Интересно, что я ожидал там увидеть?

Итак, я посмотрел, а потом выпил.

Ничего особенного. Сперва я даже не почувствовал вкуса, затем немного заболела голова и слегка затошнило.

Что ж, это и понятно. Просто организм отвык. Ведь я держался целую неделю. Когда это последний раз удавалось удержаться от выпивки целую неделю?

Я не помнил. Возможно, лет в пятнадцать. Или в двадцать. Точно не скажу.

Я стоял, опершись о стойку локтем, поставив одну ногу на перекладину табурета, и пытался разобраться в своих ощущениях. Нет, сейчас вроде бы получше, чем несколько минут назад. С другой стороны, я никак не мог понять... Странно...

— Повторить?

Я уже собрался было кивнуть, но спохватился и отрицательно покачал головой.

— Не сейчас, — ответил я. — Вы не разменяете мне доллар? Мне надо позвонить.