– А зачем ты уехал?

– Я вернулся.

– Тогда зачем ты вернулся?

– Не знаю.

– Ты можешь и не знать, но что-то думать об этом должен же!

– Я ничего не должен,– отрезал я.

– Мне – нет. А себе?

– Стоп,– сказал я.– Давай посмотрим на вещи просто: есть то, чего нельзя делать – это запретные зоны, табу. И если ты оказываешься перед выбором – нарушить свои принципы, или уйти, то ты выбираешь второе…

– Нет, это ты выбираешь второе,– поправил меня он.

– А ты, стало быть, выбираешь первое? Чтобы быть современным?

– А что значит, табу?

– Это значит, нельзя.

– То, что было нельзя вчера, сегодня оказывается можно.

– Нельзя – это то, что нельзя. То есть, если ты сделаешь это, ты перестанешь быть… собой… может быть, перестанешь себя уважать… Хотя на самом деле, последствия этого скажутся не сразу и окажутся куда глубже и серьёзнее, чем ты даже можешь себе представить…

– Это страх,– уверенно заявил он.

– Страх? Что значит, страх? Страх оказаться лжецом или страх перед правдой?

– Просто страх, и всё. О каких принципах ты говоришь? Ты посмотри, что происходит вокруг! Ты отстал от времени.

– А что происходит?

– Дезориентация, девальвация… Всё каждый день меняется, и во всех этих переменах главным становится их темп, а не смысл, в результате чего самый смысл утрачивается…

– И это тебя радует?

– А тебя это огорчает?

– Так в чём же смысл всех этих перемен?

– Вспомни, как раньше, лет десять, может быть, пятнадцать назад всё было просто – мы знали, что одно хорошо, а другое – плохо. Что любовь и дружба – это хорошо. А теперь? Завтра тебе заявят, что любовь – это плохо, а дружба и вовсе отвратительна, и все согласно залают: "любовь – это плохо, любовь – это плохо", и ты останешься в одиночестве. И все скажут, что ты несовременен.

– Кто скажет?

– Все.

– Ну и ладно.

– Что, ладно?

– Ну и пусть несовременен.

– Так ведь женщины не любят несовременных мужчин. Женщины любят тех, кто современен.

– То есть, таких как ты,– заключил я.– Значит, для тебя главное быть современным. Только зачем тебе это, если у тебя уже есть жена.

– И она меня разлюбит, как только я стану несовременным.

– Это правда?– спросил я у Жени.

– По-моему, вы два идиота,– сказала она.– А ты, к тому же, ничего не ешь.

– Я ем,– сказал я.– Всё очень вкусно.

Сергей усмехнулся.

– Вот видишь,– сказал он.– И она тоже. А для тебя это тем более важно, потому что, я же чувствую, в чём дело – ты просто не можешь быть один.

– Женщины любят богатых,– напомнил я.

– Да,– согласился он.– Успешных, да. Но быть успешным – это и значит быть современным. Толпа всегда хочет того же, чего хочет женщина.

– Лучше налей по новой.

– Наливаю,– кивнул он и налил.

– Может быть, наоборот? Женщина хочет того же, чего хочет толпа, потому что её формирует среда, общество, или как это назвать ещё, конъюнктура, время…

– Слушайте, а вам удобно обсуждать меня в третьем лице, ничего?– сказала Женя.

– Ничего,– сказал Сергей.

– Мне лично ужасно неловко,– признался я.

– Так вот,– продолжал он.– Какая разница, что и откуда? Главное, как.

– По-моему, ты напился,– заметил я.

– Нет.

– Да?

– Не напился.

– Значит, чтобы нравиться женщинам, нужно предать себя?

– Как это?– не понял он.– Объясни.

– Ну, хотя бы не выражать своё мнение, приспосабливаться, всегда вторить и никогда не говорить первым… Что нужно делать для того, чтобы тебя сочли современным человеком? Затеряться?

– Я не знаю,– сказал он.– Ты заговорил о каких-то табу, о каких-то нормах и рамках, а я сказал, что всё это уже неактуально.

– Несовременно?

– Ну да.

– Мне это неинтересно,– заявил я.

– А что тебе интересно? Как сделать яичницу, не разбив яйца?

– Или решить, что важнее – яйцо или яичница.

– Или сохранить своё собственное.

– Какое именно?– сказал я.

– Я имел в виду кокон, в котором ты живёшь.

– Скорлупу?

– Да.

– Когда-то люди полагали, что небо – это скорлупа земли…

– Но давно уже выяснили, что никакого неба нет.

– Я хочу танцевать!– заявила Женя.

– Да?– сказал Сергей.– А я не хочу.

Она вопросительно посмотрела на меня.

Я положил руки ей на талию.

– Ну что?– сказала она.– Ты рад меня видеть?

Я посмотрел на Сергея. Он наблюдал за нами.

– Да… Конечно.

– Что?– она приблизила губы к моему лицу.

– Да,– сказал я.

– Я ждала тебя.

– А я думал о тебе, но боялся позвонить.

– Почему?

– Потому что…

– Ты боишься?

– Да,– сказал я и снова посмотрел на Сергея. Он накладывал себе салат.

– Скажи, что это правда,– прошептала она.

– Это правда,– сказал я.

– Нет, не так!

– Всё равно это правда. И не всё ли равно, как об этом сказать.

– Но ты чего-то боишься,– сказала она.

– Сделай музыку громче,– сказал я, отпуская её.– Или давай я сделаю.

– Зачем?

– Затем, что так нельзя.

Я подошёл к магнитофону и сделал музыку громче.

Вернулся к ней. Положил руки ей на талию.

– Чего ты боишься?– сказала она. Её глаза блестели.

– Ты, наверное, пьяная уже?

– Не говори со мной так.

– Чего ты хочешь?

– Правды.

– Всё это правда.

– Тогда чего ты боишься?

– Я ничего не боюсь.

– Ты боишься.

– Есть то, чего делать нельзя.

– Значит, ты не любишь меня?

– Может, мы…

– Нет, сейчас!– потребовала она.

– Я не могу так,– сказал я.

– А что ты можешь?– сказала она.

– Тебе нужно верить в меня, ведь так?

– Да.

– Тогда просто поверь мне. Есть грань, которую нельзя переступить.

– Значит, ты не любишь меня?

– Я люблю тебя.

Она опустила глаза.

Я чувствовал, что близок к обмороку. Её тело под моими руками пылало, и от вожделения у меня кружилась голова, и во рту пересохло, каждое слово давалось с трудом, как будто слова были валуны, которые я перекатывал в пространстве, заведомо зная, что труд этот бесцелен.

"Я буду корчиться от боли",– думал я.– "Будет больно, я не смогу дойти до метро. Нужно отпустить её, не смотреть на неё".

Я посмотрел на Сергея. Он смотрел на нас, держа в руке рюмку.

Я закрыл глаза. Мы медленно двигались в танце.

Музыка кончилась.

Я отпустил её.

Мы стояли посреди комнаты.

Она смотрела на меня.

Я снова закрыл глаза, а когда открыл их, она уже вернулась к столу и наливала себе вино. Сергей пытался вырвать у неё бутылку, чтобы налить ей сам, и вино проливалось на скатерть. В комнате было тихо.

Я подошёл к магнитофону и перевернул кассету.

Музыка заиграла снова.

Я вернулся за стол.

– Я хочу поставить другую кассету,– резко заявила Женя и встала. Я убрал колени, чтобы пропустить её, но она вышла из-за стола мимо Сергея.

Он посмотрел на меня.

– Ты чего скис?

– Я? Нет, ничего…

– Давай выпьем,– сказал он, беря бутылку и свинчивая с неё крышку.

Женя вернулась за стол.

– Может, принести кофе?

– Кофе?

Он вопросительно посмотрел на меня.

– Я пока не хочу,– сказал я, пожав плечами.

– А ты сам-то знаешь, чего ты хочешь?– сказала она.

– Да.

– Да?

– Да.

– И чего же?

– Ничего.

– Ты ничего не хочешь?

– Хочу, и ты знаешь, чего.

– Ты очень сильно этого хочешь?

– Да. Так сильно, что схожу с ума, и было бы счастьем сойти с ума, но у меня не получится. Это невозможно, и я не знаю, почему это так. В этом мире нет места для счастья. Если я это сделаю, это буду уже не я, а значит, счастлив будет кто-то другой, а меня просто не станет. Или просто не будет никакого счастья, ни для кого.