И если это был фотоаппарат или магнитофон, Библия или японские гравюры, Гофман или Ремарк, то это был подарок на всю жизнь.

На четырнадцать лет она подарила мне гитару. Я тогда не знал толком, как ее брать-то надо, но она показала мне. Время от времени я бренчал на ней, но никогда не ставил целью научиться играть как следует. Просто со временем запоминал новые аккорды и учился брать некоторые пассажи. После того как я четыре года промучился со скрипкой, у меня появилось отвращение к регулярным занятиям.

Гитару эту я взял с собой в общежитие, и она почти всегда была со мной.

И вот я сидел на скамейке в саду и пытался сыграть один пассаж из Хендрикса, но у меня никак не получалось, а Мария вышла с веранды и спустилась по крыльцу. Она подошла ко мне со стаканом в руке.

- Я сделала тебе фруктовый коктейль.

Она села рядом и некоторое время наблюдала за мной. Наконец, мне надоело, я отложил гитару в сторону и стал пить коктейль.

- Пальцы как деревянные, нисколько не слушаются.

Дрожат. Это от допингов, наверное. Мария кивнула. Да, наверное.

- Вообще-то, я и раньше все время ошибался, - признался я.

А она вдруг сказала: "Я знала, что тебе не нужно было поступать туда".

- Что толку во всех наших знаниях, если вечно оказывается, что уже слишком поздно, чтобы ими воспользоваться!

- Да, наверное, - согласилась она.

- Я еще не встречал человека, который бы так умел делать коктейли.

Она расцвела.

- Нравится?

Я пойду, принесу еще. Она поднялась и пошла. Я смотрел на нее как когда-то, любуясь ее походкой.

Однажды в мае была гроза, и я открыл окно, чтобы впустить ее, и пахло свежестью, как пахнет только в мае, и только когда гроза, все шумело, а потом стихло, и было прохладно. И Мария пришла вся мокрая и сказала: "Под самый ливень попала!"

А я сидел у окна, и она села рядом, и мы смотрели, и был запах сирени и ушедшей грозы и листьев, и был ее запах, и была она.

Я подумал: "Это разорвет меня".

Этот запах, ее запах! Есть ли в мире что-то божественнее, восхитительнее, что-нибудь, что могло бы так волновать!

Когда она склонялась надо мной, а я еще только-только оторвался от сна, и на нее падал свет из коридора, она улыбалась и говорила: "Пора. Просыпайся". И этот запах, Ее Запах. Разложить его на части, - это запах крема, это пудры, это духов, это запах ее волос, ее платья, помады? Это было одно единое, волшебное, чарующее. Это была она.

И когда она входила ко мне в комнату, в ней была только она. Все остальное было только вокруг, и я слышал этот запах, ее запах, и мне ничего больше не нужно было, потому что она была во всем, и все было в ней.

Иногда он был сильнее и соединялся с другим запахом, запахом праздника. Запах салата "Оливье", когда мы праздновали что-нибудь, День Рождения или Новый Год, или Рождество. А с улицы доносился шум автобусов, треньканье трамваев, и деревья были, и ветер, или его не было, и было солнце, и я был в Хрустальной Стране, а может быть, в Лондоне, но был праздник, и Мария раскладывала салфетки. И доставала вино.

Я видел, как свершается чудо. Я ждал его.

И была тайна и ожидание, и волнение, и тепло, и счастье. Что такое счастье?

Удивительно, от моей одежды разит только табаком, а ведь она дымила не меньше, чем я сейчас.

Вечер. 30 мая 1982 года. Я подарил Марии цветы. Я принес их ей с той самой клумбы, у которой мы сидели на гранитном бордюре, когда вечерний ветерок принес долгожданную прохладу, и был закат, и я был рядом с ней, и мы сидели так, пока не зажгли фонари.

1 июня 1982 года мы поехали на озеро.

- А если бы увидел тебя кто-нибудь? Вообще-то, это нехорошо.

- Там никого не было, - соврал я.

Она смущенно разглядывала цветы. Надо поставить в вазу.

Я налил воду из-под крана. Принес. Она поставила вазу с цветами на стол.

А потом она сказала: "Я знаю одно место. Съездим?"

- Вот что мы сделаем, - сказала Мария. - Мы поедем на озеро. Я знаю одно место. Съездим?

Это она спрашивает? Это она меня спрашивает?

- А машину у Лиды возьмем!

- Это уж моя забота.

На другой день она позвонила кому-то и ушла, а я ждал ее. Она приехала на машине, и я стоял на балконе, а она позвенела мне ключами. Заметано.

Вечером она собирала вещи, а рано утром мы уже выехали. Она всегда все делает сразу, не откладывая на неделю. Я обнаружил, что батарейки сели, и побежал к приятелю, чтобы стрельнуть у него. Он проявлял пленки и хотел, чтобы я посмотрел, как они получились, так что мне пришлось немножко задержаться. А когда я вернулся, Мария спросила: "Какие возьмем кассеты?" И я сказал: "Все!"

Ночью я несколько раз просыпался, но было темно, а когда я открыл глаза и увидел, что светает, я вскочил и стал торопливо одеваться. Мария готовила завтрак. Яичница с ветчиной и зеленью. Бутерброды. Чай.

Как будто отдельные кадры вспыхивают в памяти, и одни из них ослепительно ярки, другие совсем смазаны. Я очень хорошо помню, как мы выходили из подъезда, и было совсем тихо, во дворе ни одного человека, и она зябко поежилась и сказала: "Ясная была ночь".

А солнце едва-едва пробуждалось, но все в воздухе предчувствовало его. Мы уже были в пути, когда раздались его первые лучи.

Дорогу я запомнил плохо, помню, как солнце поднималось все выше, и мы болтали с Марией о всякой всячине. Я включил магнитофон. Он лежал сначала у меня на коленях, а потом я положил его на заднее сиденье. Там валялись всякие пакеты, термосы и ракетки для бадминтона.

Я не спрашивал, куда мы едем. Мария знала.

- Я покажу тебе одно место.

Она жутко быстро водит машину, и когда она проскакивала "в ножницы", я думал, что тут нам и крышка. Хотя вряд ли она стала бы рисковать, когда рядом с ней был я.

Мария обожает скорость.

Мы стояли на берегу озера. Далеко впереди маячил островок.

- Чудесно здесь, правда?

И было небо, немыслимое, бесконечное небо, и его чистота и синь, и от воды был ветер, он играл ее юбкой и ее волосами, и это была сама свобода, и было сверкающе ясно, и от света болели глаза.

Мы были отгорожены машиной от всего мира, она стояла позади нас, и вокруг не было никого. И рука Марии была легкой на моем плече.

А потом мы решили искупаться, и она показала на остров и сказала: "Поплыли?"