– Заводи,– говорит она.– Чего ты ждёшь?

– Подожди,– говорю я.– Посмотри, горит ли ещё окно на кухне.

– Зачем?– непонимающе говорит она.

– Мы поедем только тогда, когда оно погаснет.

Она смотрит.

– Погасло.

– А ты уверена, что смотришь именно на то окно?

– Да,– говорит она.

– Поехали,– говорю я и поворачиваю ключ зажигания.

– Но включился свет в комнате.

Я выключаю двигатель.

– Тогда подождём,– говорю я.

– Понятно,– говорит она, откидываясь на сиденье.

– Что?

– Ты хочешь только реагировать на события, не принимая никаких решений.

– Моя судьба давно решена, и я могу лишь следовать ей,– говорю я.

– Ты говоришь так, как будто читаешь вслух книгу.

– Ты это заметила?

– Что, правда?– говорит она, повернувшись ко мне.– Ты пишешь книги?

– Да,– говорю я.– И по-моему, в словах есть смысл.

– В словах?– говорит она.– Но ведь ты даже не знаешь, кто их придумал такими.

– Ну и что. Это неважно. Шедевры всегда анонимны. Извини, что я произношу прописную истину, но…

– И много ты пишешь?

– Меньше, чем мне хотелось бы.

– Значит, ты живёшь не в полную силу?

– Да, но лучше уж оставаться самим собой, не имея возможности жить в полную силу, чем работать в полную силу, изображая из себя кого-то другого…

Она выглядывает из машины.

– Свет в комнате погас,– сообщает она.

– А на кухне?

– А на кухне он уже давно не горит.

– Значит, мы можем ехать,– говорю я и завожу машину.

– Это так важно, соблюсти приличия?– говорит она.

– Но ведь ты не забыла пристегнуться, хотя вряд ли нас кто-нибудь остановит.

– Привычка,– говорит она и отстёгивает ремень.

Я нажимаю на педаль, и мы трогаемся.

– Вот и для меня тоже,– говорю я.– А иначе, почему я всё ещё здесь?

– Вот как,– говорит она.– Но мы только сегодня встретились, и я ещё не могла превратиться для тебя в привычку.

– Прости,– говорю я.– Я сказал глупость.

Она молча кивает.

Мы выезжаем на улицу. Я давлю на газ и переключаю скорость.

Я не рассчитал – до рассвета было ещё далеко, и ничего другого не оставалось, кроме как бессмысленно колесить по улицам города, знакомым до тошноты, чтобы как-то протянуть время. Наконец, я сдался и, остановив машину, сказал: "Подождём".

Мне не хотелось выезжать из города затемно.

Это должно произойти торжественно, и лучи восходящего солнца должны приветствовать нас, а вокруг нас будет звучать гимн пробуждающейся жизни… Вот как это должно быть, если я хочу заняться с ней любовью по-настоящему, как только я один и умею.

Может быть, так умеет и ещё кто-нибудь, но не придумано ещё такого клуба, где бы мы могли поспорить, кто из нас более прав.

А потому, ждём.

Ждём, когда кончится эта ночь. Ждём, чтобы явиться миру, ждём, чтобы мир явился нам, ждём, дожидаемся, ждём… А где-то бомбят города, и в зоопарке звери бьются в агонии в лужах крови, бессильные спасти своих детей, и их большие глаза истекают слезами… Те, кто столько лет били себя в грудь и клялись в верности принципам гуманизма, нагло глумятся над самой идеей человечности и мстят беззащитной стране за убогость своего сознания и немощность мысли.

А мы сидим в машине и ждём, когда наступит рассвет. Я курю, а женщине, что задремала рядом со мной, безразлично, что где-то падают бомбы. Она улыбается во сне, и не стоит её будить, а то она снова заплачет.

И так ли уж она отличается от других? Нет! Я не должен так думать, а то конец всем сюрпризам.

Мне давно уже некуда ехать, а я всё ещё собираю фантики и набиваю ими карманы, я всё ещё жду рассвета. Каждую новую ночь. Или это всё та же ночь?

И это всё та же женщина?

Пожалуй, стоит её разбудить, чтобы проверить.

Я бужу её. Она недовольно бурчит что-то и трёт глаза.

Смотрит на меня непонимающим взглядом.

– Сколько времени? – это её первые слова.

– Солнце ещё не взошло,– отвечаю я.

Она встряхивает головой и оглядывается по сторонам.

– Мы что, в машине?

– Вот именно,– говорю я.– Извини, что разбудил,– если, конечно, тебе снились приятные сны,– но мне нужно было убедиться в том, что ты не такая, как все остальные женщины.

– Да?– говорит она.– Убедился?

– В чём?

– Не знаю,– говорит она, пожав плечами и, положив голову мне на плечо, снова засыпает.

И я снова остаюсь один.

Нет, нужно ехать. Нельзя оставаться на одном месте, а то я тоже усну, и кончится тем, что мы проснёмся, проспав до обеда, в машине, стоящей на кирпичах, с которой сняли колёса. Да ещё и сольют бензин из бака, и хорошо, если не придумают какую-нибудь пакость похуже.

Надо ехать. Я со вздохом убираю голову женщины, что спит рядом со мной, со своего плеча и завожу машину.

Мы едем дальше, и снова по тем же самым улицам. Я не хочу покидать этот город раньше, чем наступит утро. В конце концов, пока она спит, время не имеет никакого значения. Я могу кружить так, сколько угодно, а на выезде из города обязательно будет бензозаправка, и у меня в карманах ещё остались какие-то фантики… тьфу-ты, деньги! Что-то должно было остаться.

Держа одну руку на руле, я проверяю другой карманы.

Денег нет.

Ну, вот те здрасьте. Как это, нет денег?

Я останавливаю машину и обыскиваю карманы более тщательно. Так и есть – денег нет, одни только бесполезные фантики, которые я зачем-то продолжаю собирать каждую ночь, повинуясь однажды заведённой привычке.

И тут мне приходит в голову неожиданная мысль. А что если поехать к девушке Тане и захватить её с собой?

Вот удивится эта женщина, что спит рядом со мной, когда, проснувшись, она обнаружит, что она уже не единственная женщина в этой части Вселенной. Это будет злая шутка, я понимаю, но ведь так интересней.

Или нет?

Я смотрю на Елену. Она кротко улыбается во сне кому-то. Может быть, мне.

И почему нас не может быть трое?

Женщины не очень-то любят друг дружку, но всё же предпочитают не оставаться наедине с малознакомым мужчиной.

Или эта женщина не похожа на других даже в этом?

Как бы то ни было, вряд ли стоит её будить ещё раз, чтобы это проверить.

Но возникла проблема – я забыл адрес девушки, которую зовут Таня, и которой 25 лет. А если даже я его и вспомню или просто увижу её дом, колеся по улицам этого мерзкого города с отвратительными дорогами и разбитыми как после бомбёжки тротуарами, я всё равно не запомнил номер кода подъезда, да и вряд ли она откроет вот так запросто дверь мужчине, с которым только вчера познакомилась. Когда человека внезапно поднимают из постели, вспоминает ли он предыдущий вечер как вчера или как сегодня? Неважно. Я думаю не о том. Значит, я тоже хочу спать. Нужно взбодриться. Если бы у меня были деньги, я бы заехал куда-нибудь выпить кофе, если только в этом вражеском городе работает в столь ранний,– или столь поздний?– час хоть какая-нибудь кофейня, и если здесь умеют варить кофе так, чтобы меня не вырвало с первой же чашки. Этот город тоже бомбили, правда, полвека назад, но последствия до сих пор заметны.

Например, эти кошмарные тротуары.

Или эти ужасные дома, построенные на месте тех, что были уничтожены. Женщинам и городам перемены не всегда идут на пользу.

Зато я помню её телефон. Он начинается на цифру три, а заканчивается цифрой два. Между этими цифрами чередуются пять и один. Значит, так: три-пять-один-пять-один-два. Иными словами, тридцать пять – пятнадцать- двенадцать. Или так: триста пятьдесят один – пятьсот двенадцать.

Я завожу машину, но тут же снова останавливаю её – вот и телефон-автомат. И даже не оторвана трубка.

Я шарю по карманам в поисках монетки, забыв о том, что совсем недавно шарил по ним в поисках денег. Конечно, никакой монетки у меня нет, и мне приходится будить Елену.

Она просыпается, недовольно бормочет что-то и вопросительно смотрит на меня заспанными глазами.