И коллизия, когда к ближе концу книга вытесняет собой героя, и сама становится главным героем романа.
Ну и вся эта обычная каша с взаимоотношениями двух "Я".
В общем, ничего нового, - сняв урожай с распаханной самурайскими мечами авторов-самоубийц темы "Я и весь остальной мир", они, наконец-то, доковыляли до следующей оппозиции - "Я и другой Я".
Посоветовал бы им кто-нибудь снять с полки "Степного волка", и экстерном перейти в следующий класс: "Я и другие мои Я".
Да только кому же хочется с ними лишний раз бесплатно общаться?
Короче, безрадостно всё. Диагноз подтверждается: они уже безнадежно отстали в от нас в своём развитии...
Но: чем бы оно там не тешилось, только б водку не жрало.
И на других баб не глядело.
Кстати, подписано было - Б.Р.
Дальше читать не смог.
Ночь была беспокойной, - сморило.
И он оставил без присмотра все сорок девять триллионов живых клеток своего организма.
Но знал, что ровно через пятнадцать минут проснётся и...
18.
Очнувшись через эти заявленные пятнадцать минут, стал Зотов случайным свидетелем разговора, который укрепил его в вере, что слова даны мужчине Небесами с одной единственной целью - ускорение процедуры обольщения женщины.
Ведь всё, что начинается стихами, обычно кончается постелью. Не так ли?
Рядом с Беллой стоял и стильно попыхивал "Парламентом" посол губернатора. Манкируя присутствием Зотова, он окучивал её в полную силу всего своего интеллекта:
- Недавно прочитал, как Битов, переезжая из Нью-Йорка в Принстон, из окна электрички увидел на какой-то грязной стенке слово birdy, и так его это слово зацепило, что даже на стихи пробило. Представляешь, он впервые написал стихотворение по-английски, так что, прости, декламирую в собственном графоманском переводе:
Было ветрено и птично.
В пыль цветы заброшены.
Рассвело. И не прилично
Завтра вылезло из прошлого.
А вчерашний был зарок
Глуп. И как посметь
Важный пропустить урок
И последний - смерть.
Правда, слово, какое непривычное - "птично"? Свежее словечко...
- Не очень, - сорвалось у Зотова, не удержался он.
- Простите, - повернулся к нему удивлённый сим нахальством вельможный порученец.
- Не ново это слово, - из вредности начал вспоминать Зотов, - у Северянина в "Адриатике", помните:
Наступает весна... Вновь обычность её необычна,
Неожиданна жданность и ясность слегка неясна.
И опять - о, опять! - всё пахуче, цветочно и птично.
Даже в старой душе, даже в ней, наступает весна.
А это, извините, тридцать второй год и, говоря ...
--Ну, может... у Северянина, - стушевался, прервав его, посол.
... И всё бы ничего, да только в этот момент Зотов почувствовал, что снег, всё же попавший за отвороты сапог, начал подтаивать.
Сидеть на сугробе с мокрыми ногами, когда и погода-то дрянь, когда метёт нечистая сила (и метёт остервенело!) - не дело конечно. Так чего доброго и пневмонию схватишь - и вся недолга! Только... Только вот смешно, право, о болезни-то за несколько минут до возможной смерти. Чего о теле-то печалится, когда душа вот-вот юдоль земную покинет? Снявши голову, да по волосам... Но скорей бы уже!
Секунданты всё ещё продолжали вытаптывать в глубоком снегу площадку для дуэли.
Скорей бы! Скорей бы уже кончить всё разом... Душа ныла, жаждая, торопя развязку... А гадко-то на душе как! Пока до места добрались, настроение испоганилось в конец... Непогоде подстать. И откуда что взялось-то? Экая круговерть!
Раздраконенная ветром метель, проявив всю свою стервозность, взбивала хамскую пургу. Яростный ветер совсем взбесился, и диким зверем, с рычанием, каждый миг менял направление. И куда не повернись, - хлещет отовсюду, повсюду достаёт. Снег.
Снег... Всё лицо исполосовал жестяными хлопьями. Исколол глаза до слёз тонкими иглами. Сущий хлыст! Наказанье Божье! За что? Зовёт куда-то, гонит. Куда? Свистит, визжит, завывая. Может быть, хочет непоправимое упредить? И визгом этим высекает из естества человечьего - из самого, что ни на есть нутра его - высокий голос пронзительной тоски.
Но наконец-то! Позвали к барьеру...
Нет, господа, примиренье никак не возможно, - и пистолет наобум из ящика... И туда, где угадывался смутный силуэт, силился не глядеть. Не глядеть!
Носки совсем отсырели... Нет, нужно сейчас не об этом... О чём-нибудь надобно высоком, чтоб ежели и предстать перед Небесами, то уж в мыслительном полёте... На взлёте его... Хотя, что Небесам-то... Пустое... Весь как на ладони... Грешный... Вот и кончится сейчас всё ...
Не смотря на мороз, жаром обдало. Наклонился, черпнул ладонью горсть снега, ссохшиеся губы с благодарностью приняли шершавую прохладу. Всё! Дали знак сходиться...
Ну, что, мой чёрный человек, начнём, помолясь!
И на четвёртом шаге услышал глухой звук выстрела - белёсая пустота зло выплюнула из себя долгожданную пулю. Зотов, будто на стену наткнулся, но, пробив её, всё же сделал положенный пятый шаг и тоже выстрелил. Мгновение ещё постоял, силясь рассмотреть что-то сквозь снежную пелену, но ничего так и не увидев, рухнул на спину.
И всё вокруг вдруг стихло.
И в этой тишине вся затаённая в нём, спрессованная в нём до невозможной плотности Вселенная с ощущаемым облегчением стала вылетать наружу - через рану в груди - к облакам, которые скрывало до этого мига белое марево. И с этим потоком животворной энергии туда - к облакам - устремилась и душа его - жизнь. К облакам... К облакам, ибо сказано было: сё придёт с облаками...
И он ещё услышал, как к нему подбежали, и ещё сумел зачем-то прошептать-простонать: "Je suis blesse mortellement...", а уже как понесли его к саням чьи-то руки, с бесполезной заботой уложив на шубу, видеть ему было не дано.
- Не всем дано помнить факультативное, - добавил в своё - никому не нужное оправдание посол.
- А позже, - очнувшись от секундного полёта недисциплинированной фантазии, продолжил злостно мистифицировать Зотов, ревнуя и рифмуя, - встречается и у Мандельштама:
Белый свет разлетелся к чертям
скорлупою яичной
Это новь адвокатствует
на бесконечном суде.
Бронзовеет под небом и птючно,
а вовсе не птично,
Даже осень, и та, равносильна
в России судьбе.
Это уже было контрольным выстрелом, а говорят, солдат ребёнка не обидит ведь только ребёнок мог не заметить, что последняя строчка второго отрывка точный клон последней строчки первого.
- Филфак университета? - поинтересовался доверчивый посол.
- Не-а, ракетно-ядерное училище, - признался Зотов, поймав на себе взгляд Беллы. И какой, дык, неравнодушный, понимаешь, взгляд!
- Откуда же столь глубокие познания в изящной словесности, - начал раздражаться юноша, от которого не ускользнула неприятная для него заинтересованность девушки.
- Не глубокие, а широкие. Я, княже, как Даниил Заточник, ни за море не ездил, ни у философов не учился, но был как пчела. Припадая к различным цветам, собирает она мёд в соты, так и я - со страниц многих книг собирал сладость слов и мудрость чужую. И всё это бесконечными часами боевых дежурств. Сидя у пресловутой красной кнопки в ожидании третьей мировой войны.
- И как, преуспели? - задрожали в голосе оппонента злобные нотки
- Не мне судить, - поскромничал Зотов.
Белла засмеялась своему чему-то и ушла туда, - в облако музыки.
Видит Бог, не хотел Зотов конфликта, но паренёк такой важный и надутый попался, что сильно хотелось его пободать.
Да и не видел Зотов особого смысла в соблюдении политеса и тех норм приличия, которые стирают естественную непосредственность живых - не фильтрованных реакций.
А он злится, паренёк-то. Высокооктановый паренёк оказался. Вон как с полтычка завёлся. Привык, по всему, парнишка быть в центре и "You're my намбер раз", ну, и чтобы в рот ему все глядели, конечно, а тут, понимаешь, какой-то сапог кирзовый чуханит его на раз, да ещё при даме. Такое потерпишь?
