– Да недалече, – заверила меня Настя. – Верст с пять будет, не боле. А дале назад ворочусь. – Она белой тряпицей протерла мне мокрое от дождя лицо. – Хорошо, что в дождь уезжаете. Примета добрая. Гладкой будет дорога.

Затянувшаяся процедура прощания («Любезный братец Костушка, доброго пути тебе, родненький». – «А вам спасибо за то, что приветили, в беде не оставили. За все добро ваше, за ваше радение спасибо большое». – «Не нас благодари, Костушка. Хвалу воздай Господу. И возвращайся скорее в благодать нашу. Всегда рады будем тебе»)… так вот, затянувшаяся процедура прощания осталась позади. Комяк тронул поводья на Орлике и первым выехал со двора. Следом за ним Трофим. Потом крупная лайка Секач. А уже в хвосте нашего небольшого отряда, соприкасаясь коленями, плелись мы с Настасьей. Специально для этой поездки она сменила свой сарафан на мужские портки и рубаху, накинув сверху нарядную ненецкую малицу.[34]

Прогремев копытами по мосткам, лошади вынесли нас на другой берег реки. А уже через минуту мы въехали в парму, и гостеприимный староверческий сикт, в котором я провел три недели, скрылся из виду за густыми елями.

За полчаса, что мы ехали бодрой рысью по узкой лесной тропинке до старицы, никто не проронил не единого слова. Но вот Трофим остановился и обернулся к нам.

– Все, сестрица Настасьюшка. Пора тебе возвращаться.

Настасья расстроенно шмыгнула носом, но послушно остановила коня и спешилась.

– И правда, – чуть слышно пробормотала она.

Я слез с Лошадки и улыбнулся тому, как самоед с Трофимом тактично отъехали в сторону.

– Пятнадцать минут на прощание, – не оборачиваясь, распорядился Комяк и, уже не таясь, задымил папиросой. И в тот же момент у меня на шее повисла Настасья.

– Милый… Любимый… Родненький… И как же я без тебя буду-то, Косточка?! Ни огонька, ни лучика света теперь в моей жизни! Увяну! Помру!

– Настасья, не болтай чепухи, – строго произнес я, целуя девушку в милое личико, мокрое от дождя и от слез. – Через год я вернусь. Всего лишь через год. Даже меньше. Другие ждут куда дольше. Бывает, что и всю жизнь.

– Всю жизнь… – эхом повторила за мной Настя. – А ежели там, у себя, ты встретишь другую? Забудешь про то, что живет здесь, в тайге, такая дремучая девка?

– Не будет этого, – уверенно сказал я. – Не забуду и приеду в июне.

Настасья всхлипнула и пообещала:

– Я очень буду ждать тебя, милый. А не дождусь, так утоплюсь в реке.

– Чего ты болтаешь! – прошипел я.

И больше мы не произнесли ни слова. Молча стояли, крепко прижавшись друг к другу, под усилившимся дождем. «Добрая примета». С какой же радостью я погостил бы у спасовцев хотя бы еще недельку! Хотя бы еще денек! Хотя бы еще одну ночьку с Настасьей! Но у нас на пятках уже сидела зима. И мы не могли больше ждать.

– Коста, пора, – крикнул Комяк.

– Пора, – всхлипнула Настя.

– Пора, – повторил я. – Нет ничего тяжелее затянувшихся проводов. – Нежно поцеловал девушку в губы и отстранил ее от себя. Она так и стояла, не пошелохнувшись, пока я садился в седло. Потом спохватилась.

– Погоди! – Сняла с шеи нательный крестик на черном шелковом шнурке и протянула мне. – Возьми любимый. Носи его и вспоминай обо мне. Он наговоренный. Он принесет тебе счастье.

Я надел крестик, наклонился в седле и поцеловал Настю в чистый мокрый от дождя лобик.

– Коста, пора!

– До свидания, Настена. – Я пятками стукнул Лошадку по круглым бокам. И, уже отъехав, не выдержал и обернулся. Настя стояла посреди небольшой полянки и провожала меня печальным взором. Встретившись со мной взглядом, она с трудом улыбнулась и положила мне низкий поклон.

– Возвращайся, Коста! Возвращайся, любимый! – донесся до меня ее голосок. Звонкий, словно валдайский колокольчик.

– Вперед, – скомандовал Трофим. – Настасьюшка, отзови Секача, дабы за нами не шел… Да поможет нам Бог!

Он выслал своего коня шенкелями и устремился вперед. Следом за ним – Комяк. А в арьергарде я.

Впереди лежали сто пятьдесят километров глухой тайги до верховьев Мезеня. До схрона, в котором дожидался Трофима обещанный «Тигр». На лошадях Комяк рассчитывал преодолеть это расстояние дня за три – за четыре. А дальше…

А дальше будем сплавляться вниз по реке. Или пойдем пешком. Это уж как карты лягут. Главное, хоть вплавь, хоть ползком, но добраться до Кослана. До подготовленной для нас малины. До железной дороги…

Эх, Настя-Настена. Как ты там теперь без меня?

Дождь прекратился только к полудню. На какой-то момент из-за туч даже проглянуло скупое осеннее солнышко, но его тут же опять затянуло низкими серыми облаками. И все равно в парме стало чуть посветлее. Немного повеселее. К тому же вскоре мрачный еловый сузем перешел в чистый просторный бор, поросший корабельными соснами. В нем, у подножия невысокой сопки, мы решили устроить дневной привал.

– Ништяк, братва, мы нынче утром проехали, – не скрывая удовольствия, заметил Комяк. – Верст тридцать будет. Если не сорок. – Он спешился и принялся привязывать своего Орлика к сосне. – Трофим, как считаешь?

– Двадцать пять будет. Всяко, – ответил спасовец.

– Двадцать пять, так двадцать пять… – пробормотал самоед и принялся развязывать мой рюкзак, который я только что сбросил на землю. – Вы тут пока похозяйничайте, а я не поленюсь, поднимусь на сопочку, погляжу, что в округе творится. Коста, раскладывай костерок пока, кипяти воду.

«Разложу. Скипячу, – подумал я. – Без проблем. Мне это не внове. А вот интересно, что ты надеешься разглядеть с этой сопочки? Ведь вокруг густой лес, хрен что увидишь из-за деревьев».

– Хрен что увидишь из-за деревьев, – заметил я Комяку.

Он хитро улыбнулся.

– Если есть, что видеть, увижу. – И, достав у меня из рюкзака бинокль, пошагал по направлению к сопке.

А я отправился отыскивать сухие дрова.

Комяк вернулся обратно приблизительно через час. К тому времени я успел приготовить похлебку из вяленой оленины и макарон, а Трофим у своего – естественно, отдельного – костерка намешал себе в котелке какую-то тюрю из муки и сушеных грибов.

– Садись хавать, – пригласил я самоеда, стоило ему подойти поближе, но он вместо того, чтобы устроиться у костра, отрицательно покачал головой и знаком руки отозвал меня в сторону, подальше от Трофима. Я понял, что что-то произошло, и сразу же вскочил с бревнышка, которое приспособил себе вместо стула.

– Короче, Коста, получается, что не зря я сходил, – сказал мне Комяк, стоило нам отойти на несколько шагов от костра. – Солдат все-таки обнаружил. Верстах в двух от нас. Всего три человека с двумя собачонками. Они, когда ищут кого-то, всегда тройками бродят, – пояснил он. – Прут, как на прогулке, тока ветки трещат…

– «Всего трое с собачками», – передразнил я. – Уж не предлагаешь ли с ними повоевать?

– Можно, конечно, уйти. Без проблем. У нас антидог, собаки нам до фонаря. А сопляки без собачек наш след не прочтут.

– Уходим, – тут же дернулся я.

– Погоди. – Комяк ненадолго задумался. – Будем валить всех троих. И по-быстрому. И без пальбы. Ножами.

– Зачем? – удивленно воскликнул я. – Нам нужны жизни этих мальчишек?

– Нам нужны рации этих мальчишек.

И Комяк коротко объяснил мне, что у каждого из солдат, вышедших в поиск, в комплект вооружения входит компактная – размером с две сигаретные пачки, – но мощная рация, настроенная только на три волны – на ментовскую, медицинскую и ГУИНа. Если завладеть такой рацией, можно какое-то время прослушивать по ней мусорские переговоры и получать информацию. Можно точно узнать, повязали ли четверых беглых урок. Можно попробовать выяснить, что творится у нас впереди по курсу, есть ли там мусорские посты и дозоры. Короче, игра стоит свеч; информация стоит жизни троих желторотых мальчишек и риска, связанного с их устранением.

– Какое время мы сможем прослушивать рацию? – спросил я.