Он был прав, и Комяк не решился настаивать. Он притащил из ямы спальник, и они вместе с Трофимом ловко упаковали в него бесчувственного Костоправа. Потом, пока спасовец расседлывал и стреноживал лошадей, самоед запалил в яме большой костер и перетащил из тайги пожитки, улучив заодно момент, чтобы украдкой выкурить «беломорину». Зажевал, словно школьник, скрывающий от родителей свою дурную привычку, запах курева листьями дикой смородины. Но чуткий нос спасовца тут же учуял табачный дух. Трофим не сказал ни единого слова, но недовольно сморщился и поспешил отойти в сторону от самоеда.

– Эко ружжо у тебя, – искренне удивился, взяв в руки «Тигр», который Комяк опер на сосну, когда возился с Костой. – А это чего за стекляха? – он осторожно потыкал пальцем в телескопический ПСО.[22]

– Прицел.

– Прице-э-эл? – Спасовец недоверчиво хмыкнул и попытался заглянуть в окуляр. – Не видать ничего.

Самоед молча подошел к нему и откинул крышечку с бленды.

– Вот теперь зырь.

Трофим вскинул к плечу карабин, уткнулся глазом в окуляр и расплылся в счастливой улыбке. Лопатообразная борода съехала набок.

– Ишь ты! – Он навел «Тигр» на соседнюю сопку, потом провел стволом вдоль реки. И, естественно, сделал подобающий вывод: – От Антихриста это. От нечистого. Наваждение сатанинское. – Но было заметно, что винтовка ему приглянулась. И не просто приглянулась. Трофим явно сделал над собой усилие, чтобы расстаться с этой «антихристовой игрушкой» и поставить ее на место. А потом тяжко вздохнул, бросив взгляд на свою разбитую вертикалку.

– Знаешь, Трофим, – хитро улыбнулся Комяк. – Вот вернемся в ваш сикт, определим братана, и я покажу тебе, как обращаться с этой красавицей. А коли все будет нормально и Коста поправится, так подарю тебе точно такую же. Верстах в двухстах отсюда есть схрон у меня, там лежит еще один карабин. Он мне не нужен. Вот его я и подарю.

– Не, – с трудом выдавил из себя Трофим. – Ничего мне не надо. Грех это. Грех-то какой… Господи! – Он несколько раз перекрестился. И поспешил оговориться, не отказываться наотрез от заманчивого подарка, который только что ему посулили. – Вот только ежели у братьев позволения испросить. – И не удержался, еще раз любовно погладил «Тигр» по ложу.

Когда костер в яме прогорел, Комяк опять перетащил туда Костоправа. Теперь появилось время подумать и о себе. Самоед перенес на опушку пармы несколько головней, распалил маленький костерок и на рогатине подвесил над ним котелок с водой для чая. Метрах в десяти у такого же маленького костерка точно так же кипятил в котелке воду Трофим. Кого-то другого такая картина, возможно, и удивила бы, но Комяк даже и не подумал предлагать спасовцу присоединиться к себе, отведать мирских, «от антихриста», мясных консервов и даже обычных сухарей из черного хлеба. Зачем вводить в греховное искушение правильного фанатика-старовера?

По той же причине самоед сразу отбросил и мысль о том, чтобы все-таки ехать на ночь глядя через тайгу, а когда наступит кромешная темнота, воспользоваться приборами ночного видения. Вот уж что было бы «от антихриста» наверняка! И неизвестно, какую реакцию это могло бы вызвать у спасовцев. Да… коли хочешь сохранять нормальные отношения с дикарями, то даже и не пытайся подтягивать их до своего уровня, а поскорее приспособься к их понятиям.

– Ты спать будешь ложиться сегодня? – спросил Комяк, дождавшись, когда Трофим дожует половину большого ярушника[23] и дохлебает из деревянной кружки пустой чай.

– Не. За лошадьми пригляд нужен. А ну как ведмедь.

– За Костой присмотришь? – попросил самоед. – А я прилягу. Не спал две ночи уже.

– Ложись с Богом. – Трофим остатками кипятка затушил костерок, спрятал в холщовую сумку маленький закопченный котелок и деревянную кружку. – Пригляжу. А тебя разбужу на зоре. – И не произнося больше ни слова, он достал из-за пазухи кожаную лестовку, опустил на лицо марлевый накомарник и опять начал бормотать под нос молитвы.

Комяк еще нашел в себе силы сходить к яме, в которой лежал Костоправ, послушал сипы и хрипы, которые раздавались у того из груди, сокрушенно покачал головой. Потом обильно обрызгался репеллентом, развернул свой спальный мешок, уже в полусне стянул сапоги и, крепко прижав к себе карабин, тут же забылся во сне И спал на этот раз не в просон, а крепко, без сновидений, точно зная, что на Трофима, опытнейшего таежника, можно положиться на все сто процентов. Раз сказал, что не заснет, – значит, не заснет. Раз сказал, что приглядит за Костоправом, – можно не сомневаться, что приглядит. И разбудит на первой зорьке, чтобы немедля отправляться в обратный путь. К сикту спасовцев. К бабкам-шептуньям, которым известны десятки способов, сотни трав, тысячи наговоров, которые помогут Косте перебороть недуг. Вернуть растраченные силы и снова отправляться в дальнюю дорогу к Кослану.

«Все будет хорошо. Все будет ништяк», – подумал уже во сне самоед и чисто автоматически застегнул на спальнике «молнию».

Я очнулся и долго не мог сообразить, что такое со мной происходит. Где это я сижу? К чему такому привязан? И почему так трясет? И как так получается, что мимо меня убегают назад кусты и березы? Потом я почувствовал острый запах конского пота, ощутил у себя под щекой густую жесткую гриву, и сразу все встало на свои места.

Меня привязали к лошади. Меня куда-то везут. Я пока что не помер, а меня все-таки отыскали менты!

Я застонал от обиды. И, кажется, даже умудрился выругаться.

И тут же у меня из-за спины раздался знакомый голос.

– Коста, братишка! Очухался? А, очухался, брат? Трофим, погоди!!!

Лошадь встала, тряска прекратилась. Я попробовал оторвать щеку от кофейного цвета гривы, но ничего у меня не вышло. Зато тут же перед моими глазами нарисовалась круглая физиономия Комяка, расплылась в довольной улыбке.

– Ну, Коста, очухался! Молоток! Все ништяк теперь будет! И пути нам осталось часика на два, не боле. Через речку уже переправились.

– Куда мы едем? – нашел в себе силы просипеть я.

– А в сикт староверческий, я же тебе говорил. Будь спок, братан, там тебя сховают так, что ни один козел не пронюхает. И подлечат, конечно. Так что, Коста, потерпи еще децл, и все будет ништяк… Слушай, – вдруг спохватился Комяк. – Ты чего-нибудь хочешь? Пить там? Поссать? А, Коста?

Я хотел лишь одного – поскорее перейти в нормальное лежачее положение. Не опираться грудью на вонючую конскую холку – мне и так было нечем дышать; поменьше трястись на спине этой клячи – меня и без того лихорадило…

– Так чего хочешь, Коста? А, брат? Ты только скажи.

…Я мечтал опять потерять сознание и очнуться уже в нормальной постели.

– Поехали поскорее, Комяк. Поскорее. Лады?

– Конечно, поехали. – Я почувствовал, как самоед вскочил на лошадь у меня за спиной. – Еще пару часиков, брат. Но, пошла!

И опять затрясло. И опять поплыли перед глазами кусты и березки. И опять стало совершенно нечем дышать. Разболелась башка. К горлу подкатился комок тошноты. Перед глазами поплыли круги. Я снова начал терять сознание. И не успел даже этому толком порадоваться, как действительно отрубился…

То ли сон… То ли бред… То ли все это было на самом деле…

Следующее мое воспоминание – это крепкий бревенчатый дом с высоким крыльцом. Запах навоза. Надрывный собачий лай. И бородатые лица… великое множество бород – светлых и черных, жиденьких и густых, коротких и длинных. «Я угодил в плен к чеченцам», – проскользнула в моем воспаленном мозгу безумная мысль. И я даже сумел зачем-то пробормотать:

– Жрите свинину, собачьи выродки, и все будет ништяк…

– Свят, свят, свят! – испуганно зашевелились бороды. – То Антихрист в ем говорит. Грех какой. Грех-то, грех, Хосподи! Свят, свят, свят…

– То болесь в ем говорит, – донесся до меня негромкий, но удивительно твердый голос. – Врачевать его надо. Ввечеру призовите из скита старицу Максимилу. А сейчас в избу его перенесите. В боковицу его сховаю. Мне не греховно, хоша и не наш человек. Пущай отлежится в благодати нашей. Приобщится. А коль присягательные искать его сюды явятся, дык неча и на двор их пущать…