– Заметят, – стуча зубами, проблеял я. – Дым с вертолета увидят.

Самоед (тоже стуча зубами) сперва послал меня на три буквы и лишь потом снизошел до разъяснений:

– Это у тебя, у безрукого, дым бы валил, будто из кочегарки. А как у меня, поглядишь.

И дыма действительно почти не было. Зато мне, осторожно, дабы не напороть босые ступни, пришлось с «Ка-Баром» в руке обследовать все окрестности в поисках самых сухих сосновых и березовых дров. Я старался. Я очень старался, но все равно из всего хвороста, что я приносил Комяку, половина безжалостно отбраковывалась.

– Будет дымить, – недовольно бурчал самоед, отбрасывая в сторону очередную жердину. – Иди еще собирай. Маловато дровишек.

И я опять старательно бороздил тайгу, кромсал острым, как бритва, ножом сухостой, обильно потел от усилий, но при этом все никак не мог согреться. Наоборот, меня знобило все сильнее. «Не простудиться бы», – подумал я, таща самоеду, наверное, уже десятую по счету охапку дров, и не знал еще в тот момент, что прав сейчас как никогда…

– Интересно, и какого же здесь эта вертуха?.. – задумчиво пробормотал Комяк, в очередной раз подкладывая хворост в и без того уже сильный костер. – А, Коста, что думаешь?

– Может, случайно?

– Может, случайно. А может, и нет. Впрочем, если бы хотели нас поискать на болоте, то покружились подольше б. А они проскочили, как литерный скорый мимо дешевого полустанка. Не-е-ет, Коста. Это они к Ижме летели. На том берегу нас искать. И ведь не угомонились еще. – Комяк ненадолго задумался, а потом задал мне вопрос, который уже давно зрел у меня в голове, но я все не спешил задать его себе: – А как считаешь, братан? Может, кто башляет весь этот шмон? За вертолет там отстегивает. За керосин. Ну мусорам, конечно. Есть кто такой?

Я сразу подумал о Хопине. И, не задумываясь, ответил:

– Да, есть.

– Хреново, – вздохнул самоед. – Непросто нам будет. – И больше никаких вопросов не задавал. Он четко знал, что чем меньше знаешь, тем дольше живешь.

На то, чтобы согреться и просушить мокрые вещи, у нас с Комяком ушло два часа. Все это время я бродил по ближайшим окрестностям и собирал дрова, а самоед сначала развешивал на рогатинах вокруг костра наше истекающее влагой тряпье, а потом достал из кучи всевозможных мелких пожитков, которые высыпал из рюкзака на траву, комплект для чистки оружия и принялся за свой «Тигр» и мой «Спас-12». Меня же больше беспокоила оптика, но стоило мне сунуться с проверкой к прицелам и приборам ночного видения, как проводник поднял меня на смех:

– Ты что же, брат, думаешь, они не рассчитаны на такие купания? Да это ж фирма. Их делали серьезные люди. И для серьезных дел. Можешь и не смотреть.

Но я все же их осмотрел. И убедился в том, что Комяк совершенно прав.

– Доволен? – развеселился самоед, разбирая на своей подсохшей футболке мой дробовик. – На, – он подтолкнул ко мне флакон с репеллентом, – побрызгайся лучше еще. Так и роятся вокруг тебя, кровососы.

На часах Комяка был уже седьмой час, когда мы, облачившись в просохшую, пропахшую дымом одежду, тщательно затушили костер, замаскировали кострище и отправились в дальнейший путь.

– Тут теперь недалече, – радостно сообщил мне Комяк. – Помене часа идти, если не тормозить. А отдохнули сейчас хорошо, сил прибавили децл. Так что все ништяк, Коста.

Я так не думал. Несмотря на двухчасовой отдых, сил у меня не прибавилось. Наоборот, создавалось впечатление, что ослабел еще больше. Я пер вперед чисто на автопилоте – так, как вчера перемещался вдоль берега сразу же после переправы через Ижму. Но только тогда уже через несколько сотен шагов я расходился, немного пришел в себя. Сейчас же все было наоборот. Слабость опутывала меня все сильнее и сильнее. Мешала передвигать ногами, не позволяла смотреть, куда я ступаю, разогнала в голове все более или менее стройные мысли, оставив лишь какой-то невообразимый сумбур. Всеми клетками тела я ощущал, насколько мне плохо. И с каждой секундой становится все хуже и хуже. Тело штормит из стороны в сторону. В груди сперает дыхание. Разламывается от боли башка. Все тело покрылось липким холодным потом. Или он на самом деле горячий, просто у меня все ощущения, все чувства сейчас вывернуты наизнанку?

«Неужели я заболел? – с ужасом подумал я. – Докупался в холодной водичке. Добегался потный по парме…»

– Стой! – просипел я.

Комяк впереди меня мгновенно замер на полушаге так, будто играл в детскую игру «Море волнуется. Раз…»

Я остановился, затаил дыхание и попытался измерить себе пульс. Пустое! Он колотил, как сумасшедший будильник.

– Чего, Коста? – Самоед развернулся ко мне. – Тут с версту нам осталось. Вон у той сопочки и остановимся на ночь. Там первый схрон. Чего…

Я тяжело опустился прямо в сырой глубокий мох. Мне надо было сперва отдышаться, немного прийти в себя, прежде чем по пульсу пробовать определить температуру.

– Заболел, Коста? – Комяк опустился на корточки рядом со мной.

– А что, заметно? – с трудом просипел я.

– Заметно. И очень, – не стал кривить душой проводник. – Рожа красная, как… – Он так и не смог подобрать сравнения и, протянув руку, пощупал мне лоб. – Горячий весь, будто та печка.

Я глубоко вдохнул и надолго закашлялся. И этот кашель, грудной и глубокий, здорово напугал меня.

Неужели?!! Да не приведи Господи!!!

Я засунул руку под майку и ладонью ощутил сильные хрипы в легких. Потом все же измерил пульс. 110–120 ударов в минуту. Тахикардия! Да и температурка дай Боже! О черт!

Я застонал от бессилия. От обиды. И почему это произошло со мной именно сейчас? В тот момент, когда позади осталось столько лишений и трудностей, когда я отчетливо ощутил запах свободы, ко мне вплотную подошла Костлявая, постучала меня по плечу и этак вкрадчиво спросила: «Ми-илой. А про меня ты никак позабыл? Думал, рано еще со мной встречаться? Ан нет, соколик. Вот она я. Рядышком. Совсем рядышком, ми-илой…»

– Чего с тобой, Коста? – В голосе Комяка мне послышались нотки испуга. – Никак попростыл? Хреново, братан?

– Хреново, – прохрипел я. – Попростыл… У меня пневмония. Воспаление легких. Знаешь такое?

– Да, – лаконично ответил мне самоед. – Ты в этом уверен?

– Я врач. У тебя в схроне есть аптечка?

Комяк ненадолго задумался.

– Там йод, бинты, спирт. Кажется, аспирин…

Я коротко выругался. Аспирин… Мне бы что-нибудь посущественнее.

– Ладно, пошли. – Я с неимоверным трудом поднялся на ноги. – Доберемся до твоего схрона, там и буду болеть. Не валяться же здесь.

Я даже не заметил, как Комяк забрал у меня вещмешок и карабин. И при этом он, кажется, даже умудрялся поддерживать меня под руку. Точно не помню. Почти ничего не помню. Сосны… Кусты… Трухлявые стволы под ногами. Их надо перешагивать. Обязательно перешагивать, иначе можно повредить ногу… И опять сосны… Густые кусты… Трухлявые стволы под ногами…

Я прошел весь путь до первого схрона, как в полусне, и немного пришел в себя только на берегу узкой речушки, тупо наблюдая за тем, как Комяк вытаскивает из воды тяжелый контейнер из серого пластика и, матерясь под нос, с громкими щелчками откидывает тугие запоры.

И вот он уже набулькивает в жестяную кружку из фляги какую-то жидкость. «Спирт, – догадываюсь я. – Или виски. Он что-то говорил насчет виски. Алкоголь – это в тайге лекарство на все случаи жизни».

– На, Коста, хлебни. – Моих губ коснулся край кружки. Я собрался с силами и в два огромных глотка опрокинул в себя обжигающий глотку спиртягу, с трудом сумел удержать его в себе и тут же жадно втянул в себя ароматную холодную жидкость, банка с которой ткнулась мне в зубы. «Ананасовый сок, – каким-то чудом сумел определить я. – Еще!»

– Еще!

– Спиртяги, братан?

– Сока… Пить хочу… Холодного… Похолоднее…

Я выхлебал литровую банку сока и развалился на прибрежном песке, опершись на рюкзак Комяка, набитый чем-то жестким и острым, впивающимся мне в спину. Но сил на то, чтобы сменить позу, не было.