Выпив залпом половину из налитой до верха железной кружки, Таганка занюхал кусочком хлеба. Впрочем, садиться за стол не собирался.

– Чего не ешь? Гордый? – с вызовом спросил Садовник.

– Спасибо, сыт, – спокойно ответил Андрей. Его мучил сейчас только один вопрос: зачем он понадобился жуликам. Не водки же пить его сюда позвали, в самом деле!

– Ну, сыт так сыт, – с блуждающей улыбкой на губах произнес Садовник. – А чего так рано из ШИЗО? Братва твоя еще там парится…

Все, кто находился сейчас в каптерке, вперились в Таганку, будто прожигая насквозь и выворачивая наизнанку. Рентген – детская забава по сравнению с тем, как могут рассматривать человека воровские глаза.

– Зуб удружил – выпустил, – ответил Андрей и посмотрел на Садовника.

– Вот так просто и выпустил? – с явным сомнением в голосе спросил Садовник. – Или что-то взамен попросил?

– Ты лучше колись давай, фраер! – посоветовал Чугун, вставая из-за стола и потирая кулаки.

«Чугуном» его прозвали из-за смертельной силы удара. И кулаки у него были размером с пудовую гирю. Раньше, до «зоны», он тоже боксировал. В абсолютной весовой категории. Потом ушел в каратэ. Секции по восточным единоборствам тогда здорово преследовались властями, и Чугун схлопотал свои первые пять лет за пропаганду «идеологически чуждого советскому строю вида борьбы». Кроме того, ему крупно не повезло. При задержании оказал милиции сопротивление и по неосторожности убил сержанта. Уже в лагере крепко связался с уголовниками, «приблатнился».

– Ты часом не ссучился, пацан? – спросил другой блатняга – Баян. – Тут все не пальцем деланные. Насквозь тебя видят. Базлай по-хорошему: накосячил у «кума», кружева не плети, сявый.

«Баян» на жаргоне – шприц. И тот, которого звали Баяном, лет десять успешно торговал в Днепропетровске героином. Потом его взяли. Дали «червонец».

– Да что он тут гонит?! – пискляво заверещал Чижик. – Он же – сука! Мочить его надо! Мочить! Гнида ментовская!

Одним прыжком оказавшись у Андрея за спиной, «шестерка» накинул ему на шею петлю из капроновой нити и принялся изо всех сил душить.

Не стараясь освободиться от удавки и не оборачиваясь, Таганка локтем правой руки нанес Чижику удар в солнечное сплетение и уже в следующее мгновение, почувствовав, что петля ослабла, с разворота – локтем левой – саданул его по голове. Резко развернувшись на сто восемьдесят градусов, схватил «шестерку» за оттопыренные уши и основательно припечатал лицом к своему колену. Бедолага вырубился.

Все действие заняло не более трех секунд. Никто из воров не кинулся на помощь к Чижику, ни один даже позы своей не поменял. Все только наблюдали.

Чижик в полном отрубе валялся на кафельном полу. Таганка, отдуваясь, стоял над ним, исподлобья глядя на братву.

– Полейте его кто-нибудь, – приказал Садовник, кивая в сторону «шестерки».

Чугун медленно подошел к Чижику, расстегнул ширинку и… принялся мочиться прямо ему на лицо, хихикая от удовольствия.

Чижику не везло от рождения. Он природой был создан для того, чтобы прислуживать.

Когда-то давно работал официантом в забегаловке. Проворовался. Сел. Попав в зловещий круговорот лагерной жизни и побоявшись, что не выдержит, сломается, на коленях приполз к авторитетным ворам, попросил защиты. С тех пор и «шестерит», подбирая объедки со стола татуированных хозяев. Уголовная номенклатура «синие», кстати, произошла от множества высокохудожественных татуировок на телах рецидивистов, для которых «зона» давно стала родным домом.

Кстати, наколка «Не забуду мать родную», красующаяся на телах многих уголовных лидеров, никакого отношения к матери по рождению не имеет. «Мамой родной» здесь зовется все та же «зона».

Итак, Чугун ссал на Чижика.

Таганку чуть не вырвало.

Жулики громко хохотали.

«Шестерка» наконец пришел в себя. Сел на полу, мутными глазами посмотрел вокруг, жадно хватая ртом воздух. Лицо его было разбито в кровь. Из разбитого носа вытекала слизистая бурая масса.

– Мы тут вроде как «предъяву» слышали, – сказал Садовник, глядя на Чижика. – Ты Таганку сукой назвал. Обоснуешь?

Избитый воришка отрицательно мотнул бритой головой.

– Таганка, убей его, – вынес Садовник свой приговор.

– Убей и отмоешься, – проговорил Чугун.

– Докажи, что не сука, – сказал Баян.

По лагерным понятиям, «зэк», необоснованно обозвавший другого сукой, должен умереть.

Убить его обязан был тот, кому это страшное оскорбление было нанесено.

Стало быть, Андрея преднамеренно подводили под «мокруху». Убьет Чижика, останется за колючей проволокой еще лет на десять. Не убьет, значит, точно – сука, в «стукачи» к «куму» подался. Тогда ему самому недолго жить. Заманчивые перспективы, ничего не скажешь. Но кем подстроен весь этот спектакль? Уж не самим ли капитаном Зубаревым?

– Убей! – повысив голос, еще раз приказал Садовник.

Чижик смотрел на Андрея глазами, полными животного страха.

Не произнеся ни звука, Таганка повернулся и шатаясь вышел из каптерки.

Морозец с утра шандарахнул – все минус сорок по шкале гражданина Цельсия.

Опустошенные души и «по понятиям» татуированные тела мелко дрожали на пронизывающем ветру, а синие от холода губы нежно и тихо шептали слова, обращенные к лагерной администрации, самым ласковым из которых было – «педерасты».

Пока дежурный по колонии не появится, никого с плаца не отпустят – есть такая народная примета, взращенная за заборами и колючей проволокой исправительно-трудовых учреждений.

Сегодня дежурил по «зоне» начальник оперативной части капитан внутренней службы Зубарев, которого «зэки» называли между собой просто Зубом. И он не торопился. Спокойно вышел из дому, неспешно прогулялся между казармами батальона охраны, потравил анекдоты со служивыми и лишь затем переступил КПП жилой «зоны», где содержались осужденные.

– Товарищ капитан! Осужденные для развода на работы построены! Помощник дежурного по колонии старший прапорщик Легавко!

Скользнув безразличным взглядом по шеренгам выстроившихся заключенных, Зубарев небрежно махнул рукой – от себя и в сторону.

– Ра-а-авня-а-айсь! – прогремела над плацем команда. – Сми-и-ирна-а-а! Первый отряд прямо! Остальные на-а-апра-во! Ша-а-агомарш!

Нет, торжественный марш «Прощание славянки» здесь «не канал». «Зэки» старательно выводили свою любимую:

Стоптанные кирзовые сапоги, будто матерясь своим неистовым скрипом, утаптывали и без того природой утрамбованную вечную мерзлоту. От «зэковских» ватников, словно панцирем покрытых хрустящей ледяной коркой, нещадно разило немытым телом, махоркой и еще чем-то кислым. В скукоженных желудках, возмущенно пузырясь, вольно плавала отварная треска из утренней баланды. По серым злым лицам обжигающей снежной крошкой хлестал ветер, еще ночью неосторожно сорвавшийся со скользких обледенелых отрогов Верхоянского хребта.

А Андрею Таганцеву было весело! Весело, невзирая ни на что.

Накануне вечером его вызвал «кум» – начальник колонии подполковник Мясоедов – и сообщил, что ровно через месяц «хорошего мальчика Андрюшу» по прозвищу Таганка дружеским поджопником выпихнут отсюда на свободу.