- Хорошо, - сказал юноша, и невольный трепет охватил его, - тогда ответь мне хотя бы вкратце, каким образом мейстер оживил Голема?
Рахиль долго молчала, так долго, что Бендик-младший подумал: она не ответит. Когда бессмертная заговорила, за ее словами словно приоткрылась мрачная бездна, от близости которой детское тельце сотрясала крупная безостановочная дрожь.
- Он выкопал кости своего создателя, вложил в размягченную материю частичку себя и частичку Филиппа и таким способом замкнул цепь рода.
- Что значит... - хотел спросить Отон, но Рахиль сделала знак рукой, веля ему умолкнуть.
- Я больше ничего не могу тебе сказать, я ослабела.
Отон уселся перед ней на пол и взял ее холодные маленькие ладони в свои.
- Еще одно, - настойчиво попросил он. - Что происходит с Эрнё?
Ее личико жалко сморщилось, но, уступая просьбе, она сообщила:
- Мейстер умирает.
Шестерни за стеной судорожно дернулись и завертелись в обратную сторону, после мирной тишины кабины их шум показался Бендику дикой какофонией лязганья и громыханья. Раскрытая створка иллюминатора, раскачиваясь, хлопала по дереву, кабину нещадно мотало; Рахиль комочком съежилась на полу, да и самого Отона сила вращения оттолкнула к переборке. Он старался перекричать грохот.
- Разве вампиры..?
Но тут лифт в последний раз встряхнулся и застыл на месте. Рахиль, хлопнув дверью, выбежала в коридор и оставила Отона в одиночестве.
Отчего-то он знал, что не поделится с апостолами информацией, полученной от девочки и ее мейстера. На последнего Отон снова наткнулся в библиотеке, Эрнё выглядел так, словно за прошедшее время ни разу не пошевельнулся, и Бендик задался вопросом: что такое эта мертвая неподвижность, подмеченная им у вампиров, - часть природы хищника, способного сутки провести в засаде, или терпение мертвеца в ожидании Страшного Суда? Пока он стоял и смотрел, обсасывая даже не мысль, а сам процесс мышления, машинально отметив, что осколки градусника уже кем-то убраны, а на столе добавилась тарелка с нетронутой пищей, позади раздались приглушенные шаги, и в Отона врезался Филипп - он прожег смертного отсутствующим угольно-черным взглядом, неразборчиво ругнулся и на цыпочках приблизился к Эрнё.
- Ты меня слышишь, радость моя? - спросил он таким проникновенным голосом, что у Отона, пусть и был он здесь посторонним, защемило сердце.
Эрнё вздрогнул, будто выхваченный из сладкой дремы, откинул голову на массивную спинку кресла и слабо улыбнулся своему созданию.
- Тебе больно? - продолжал жадно допытываться Филипп.
- Нет, - прошептал мейстер одними губами. - Я еще не... - он приподнялся, - не собираюсь прощаться со своим посмертием. Еще не время, kedvesem.
- Ясно. Чего-нибудь хочешь? - грубовато спросил цыган, явно обрадованный то ли этим признанием, то ли неожиданной лаской.
- Помоги мне подняться, - Эрнё требовательно протянул к любовнику руки.
- Ты весь горишь, - неодобрительно заметил Филипп. - Если б ты только уничтожил своего истукана...
Мейстер грустно покачал головой и зажал ему рот своей ладонью.
- Он же тебе нравился... наш ребенок, Филипп. - Усмехнулся: - Хотя бы таким извращенным способом...
- Ну и что из того, а вот теперь не нравится, - вызывающе, возвысив голос, отозвался Граховски. - Ты мне дороже! Ведь даже во сне ты борешься с ним.
Отон вдруг понял, что Филипп не знает всей правды; мейстер боролся не с Големом, а с остатками души своего творца, которые сохранил древний скелет, в точности так, как след ископаемого насекомого сохраняет светлый известняк. Мейстер был факелом, на котором сгорали эти отпечатки давних эмоций, никому уже не интересных мелких грешков и мрачных, в одиночестве думанных мыслей. Был ли Голем кладбищем, местом для окончательного упокоения мятежной души? Или он мыслился венцом, конечной высотой для всего клана Вардьяшей? Вот она, цепь рода! - осенило Отона, и смысл происходящего с этих пор прочно укоренился в его сознании.
Филипп подхватил мейстера на руки, с драгоценной ношей направился к выходу. Поравнявшись с Отоном, Эрнё поднял на него томные сверкающие глаза и кивнул.
- Вот поэтому я спокоен, - сказал он. - Я раздаю долги.
- Ненормальный! - Граховски умудрился покрутить пальцем у виска. - Пойдем баиньки. Сегодня я буду твоей нянькой, хотя, надо полагать, Алекс тоже примажется...
Эрнё засмеялся и прокомментировал:
- Совершается вынос тела. Вход к покойному за сотню форинтов, совсем недорого.
- Не говори так, - упрекнул цыган, и они удалились.
Из незначительных событий следующих спокойных дней Отону сильнее всего запомнился разговор с Марком. Стивенс оказался на редкость интересным собеседником; он считался парнем Кристины в бытность ее человеком, успел побывать секретарем у Наби, кратковременным любовником у Алекса да еще, кажется, и Аллана впридачу. Выяснилось: с Эриком они одногодки, но если Мелиодис был сенсей, строгий и справедливый, то Стивенс подкупал своей ненавязчивой вежливостью.
Отона коробила одержимость апостолов.
- Зачем принимать такое горячее участие в судьбе изучаемых объектов, если можно наблюдать со стороны? Вот вы называете себя учеными - зачем же тогда все эти разговоры о ложе внутри ложи и так далее?
- Будь я действительно ученым, я бы сказал вам, что тут обычные научные методы неприемлемы, - парировал Марк. - Но моя история другая. Я просто болен.
- Простите? - не понял Отон.
- Я болен этими созданиями, я не смог бы жить вдали от них при всей их кровожадности, аморальности и прочем, в чем вы их втайне обвиняете.
Пораженный, Бендик не знал, что ответить. Мишель и Клара, не принимавшие участия в споре, выжидательно смотрели на него.
- А мне вы показались вполне нормальным, - наконец, выдавил молодой человек. Апостолы без стеснения расхохотались.
- Аж слезы выступили! - задыхаясь, простонал Мишель, полез обниматься. Клара шутливо стегнула его по спине сорванной веткой, и француз с причитаниями отпрянул.
- Обними лучше меня, - сохраняя непроницаемое выражение лица, присоветовал Марк.
- И все-таки, - Отон подыскивал аргументы, - если вы осознаете, что больны, почему бы вам не излечиться?
- Вы сказали банальность. Если я последую вашему совету, я буду буднично здоровым человеком, в то время как болезнь, отклонение - это иные формы жизни. Кто знает, какой зародыш разовьется из моего больного сознания?
- Ну прямо герой, - восхитился Мишель, - перед вами, друзья, сидит великий мученик науки.
- Вы трое еще слишком молоды, чтобы понять это чувство, - хладнокровно заметил Стивенс. - Когда-нибудь, ближе к старости, вы вспомните мои слова.
- А причем тут старость? - не удержалась Клара, которой сама мысль об этом казалась отвратительной.
- При том, что вы непоправимо изменитесь. В юности вы были примерно на одном уровне с вашими кумирами, более того - вы были полезнее и нужнее. Старея, вы поглупеете, опуститесь морально и физически, и еще будете считать, что вам повезло, если жизнь опустошит вас только наполовину. Вы посмотрите на них новыми глазами, все сильнее вас будут мучить зависть и ненависть, а ваша любовь станет чересчур уж хрупкой и сентиментальной. В один прекрасный день вы обнаружите, что сами приковали себя к этим идолам, и теперь не в состоянии уйти. Вот это я и называю одержимостью.
- Нда... - сказал Мишель после неловкой паузы. - Перспективочка так себе.
- А вы, оказывается, злой человек, Стивенс, - с удивлением добавила Клара. - Не в обиду вам.
- Представьте, никогда я не хотел стать вампиром. Мне довольно было находиться рядом с ними, прикасаться к их колдовскому миру, наслаждаться их присутствием. Даже боль, подаренная ими, отличалась от боли, которую причиняет жизнь. Мне хватало того, что я имел. Но когда вы, Клара, точно установили, что из-за своего положительного резуса мне вампиром не бывать, что-то перевернулось в моей душе. Как будто меня примиряло с ними знание, что, попроси я, - и сам стану таким же вечным, юным, сильным. Я имею право на капельку мести, - закончил Марк, улыбаясь своей бледной улыбкой.
