Меня пугают лишь его очки Еще живые, зрячие почти. Их странный взгляд глубок и бесконечен, Всей слепотой высматривая свет, Они живут, как золотой кузнечик, И ждут того, чего на свете нет.

x x x

В ночи непроходимой, беспросветной являлась смерть больной душе моей и говорила мне - За мною следуй! И я молчал и следовал за ней.

Я шел за ней до рокового края. В пустое совершенство глубины вела стена, холодная, сырая, я осязал каменья той стены.

Подумал я - в живой тоске последней, внушающей беспамятство уму: неужто опыт мудрости посмертной я испытаю раньше, чем умру?

Я видел тайну, и открытье это мне и поныне холодит чело: там не было ни темноты, ни света, ни тишины, ни звука - ничего.

НОСТАЛЬГИЯ

"Беговая", "Отрадное"... Радость и бег этих мест - не мои, не со мною. Чужеземец, озябший, смотрю я на снег, что затеян чужою зимою.

Электричества и снегопада труды. Электричка. Поля и овраги. Как хочу я лежать средь глубокой травы там, где Йори и там, где Арагви.

Северяне, я брат ваш, повергнутый в грусть. Я ослеп от бесцветья метели. Белый цвет-это ласточек белая грудь. Я хочу, чтобы птицы летели.

Я хочу... Как пуста за изгибом моста темнота. Лишь кусты и вороны. "Где ты был и зачем?" - мне готовит Москва домочадцев пустые вопросы.

"Беговая", "Отрадное"... Кладбища дач. Неуместных названий таблицы. И душа, ослабев, совершает свой плач, прекращающий мысль о Тбилиси.

x x x

Он ждал возникновенья своего из чащ небытия, из мглы вселенной. Затем он ждал - все ж этому вело то юности, то зрелости степенной.

Печально ждал спасенья от любви, затем спасенья от любви печальной. Хвалы людей и власти над людьми он ждал, словно удачи чрезвычайной.

Когда он умер, он узнал про смерть, что только в ней есть завершенность жеста. Так первый раз сумел он преуспеть вполне и навсегда, до совершенства.

МАСШТАБЫ ЖИЗНИ

Как комната была велика! Она была, как земля, широка и глубока, как река. Я тогда не знал потолка выше ее потолка. И все-таки быстро жизнь потекла, пошвыряла меня, потолкла. Я смеялся, купался и греб... О детских печалей и радостей смесь: каждое здание - как небоскреб, каждая обида - как смерть! Я играл, и любимой игрой был мир - огромный, завидный: мир меж Мтацминдой и Курой, мир меж Курой и Мтацминдой... Я помню: у девушки на плечах загар лежал влажно и ровне, и взгляд ее, выражавший печаль, звал меня властно и робко. Я помню: в реке большая вода, маленькие следы у реки... Как были годы длинны тогда, как они сейчас коротки!

x x x

Когда я целую тебя, ты на цыпочки привстаешь, ты едва до меня достаешь, когда я целую тебя...

Как я мало еще совершил. Я - как путник в далеком пути. Словно до недоступных вершин, до тебя мне идти и идти.

СЕВЕРНЫЙ ПЕЙЗАЖ

Я видел белый цвет земли, где безымянный почерк следа водил каракули средь снега и начинал тетрадь зимы.

Кого-то так влекло с крыльца! И снег - уже не лист бесцельный, а рукопись строки бесценной, не доведенной до конца.

x x x

Родное - я помню немало родных и лиц, и предметов... Но сколько? Родное - всего лишь холодный родник, потрогаешь камень - и скользко, и чисто, и весело, и глубоко. Дышать там легко, а видать - далеко. В подоле горы, в подоле горы подольше гори, подольше гори... А он говорит и на солнце горит, и все это так не расскажется. О сердце, немало ты примешь обид и все же потом не раскаешься...

СТИХОТВОРЕНИЕ

С ПРОПУЩЕННОЙ СТРОКОЙ

Земля, он мертв. Себе его возьми. Тебе одной принадлежит он ныне. Как сеятели горестной весны, хлопочут о цветах его родные.

Чем обернется мертвость мертвеца? Цветком? Виденьем? Холодком по коже? Живых людей усталые сердца чего-то ждут от мертвых. Но чего же?

Какая связь меж теми, кто сейчас лежит во тьме, насыщенной веками, и теми, кто заплаканностью глаз вникает в надпись на могильном камне?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Что толку в наших помыслах умнейших? Взывает к нам: - Не забывайте нас! бессмертное тщеславие умерших.

ПЕСНЯ

Я, как гора, угрюм. А ты горда, как город, превзошедший города красой и славой, светом и стеклом. И вряд ли ты займешься пустяком души моей. Сегодня, как всегда, уходят из Тбилиси поезда.

Уходят годы. Бодрствует беда в душе моей, которая тверда. в своей привычке узнавать в луне твое лицо, ниспосланное мне. Но что луне невзрачная звезда! Уходят из Тбилиси поезда!

Уходит жизнь - не ведаю куда. Ты не умрешь. Ты будешь молода. Вовеки оставайся весела. Труд двух смертей возьму я на себяО, не грусти в час сумерек, когда уходят из Тбилиси поезда.

x x x

Когда б я не любил тебя - угрюмым, огромным бредом сердца и ума, я б ждал тебя, и предавался думам, н созерцал деревья и дома.

Я бы с родней досужей препирался, и притворялся пьяницей в пивной, и алгебра ночного преферанса клубилась бы и висла надо мной.

Я полюбил бы тихие обеды в кругу семьи, у скромного стола, и развлекался скудостью беседы и вялым звоном трезвого стекла...

Но я любил тебя, и эту муку я не умел претерпевать один. О, сколько раз в мою с тобой разлуку я бедствие чужой души вводил.

Я целовал красу лица чужого, в нем цвел зрачок - печальный, голубой, провидящий величие ожога, в мой разум привнесенного тобой.

Так длилось это тяжкое, большое, безбожное чудачество любви... Так я любил. И на лицо чужое родные теки горечи легли.

x x x

Я, человек, уехавший из Грузии, боготворящий свой родимый край, колена преклонив, просить берусь я: дай, боже, мне уменья, силы дайтакое написать стихотворенье, чтобы оно, над скалами звеня, спасло бы не от смерти от забвенья на родине возлюбленной меня!

ПОСВЯЩЕНИЕ

Ты - маленькая ростом. Я - высок. Ты - весела, но я зато - печален. На цыпочки ты встанешь - и висок с моими поравняется плечами.

Вот так мы и встречаем каждый день, и разница сближает нас глубоко... О ты, моя коротенькая тень! Я тень твоя, но павшая далеко.

БЕГСТВО ОТ ТЕБЯ В МЦХЕТУ

О, как дожди в то лето лили! А я бежал от нас двоих. Я помню мертвенные лики старух молящихся, до них о, не было до них мне дела, их вид меня не поражал. Я помню лишь, как ты глядела, как улыбалась... Я бежал! И здесь, в старинной Мцхете вещей, смеялся я, от солнца слеп, но в этой клинописи вечной твоей руки я видел след, ты здесь играла, рисовала, ты и тогда была умна и камням этим раздавала иероглифы и имена.