Я обернулся на стены всего, что покинул. Там - меня не было. И в небеса посылала, в честь бесконечности, дым заводская труба.

x x x

Бог памяти, бог забыванья! Ожог вчерашнего пыланья залечен алчностью слепою. И та, чьего лица не помню, была ль, покуда не ушла?

Но все надеется душа, зияя ящиком Пандоры, на повторенья и повторы.

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ОСЕНИ

3 вижу день и даже вижу взор, которым я недвижно и в упор гляжу на все, на что гляжу сейчас, что ныне - явь, а будет - память глаз, на все, что я хвалил и проклинал, пока любил и слезы проливал. Покуда августовская листва горит в огне сентябрьского костра, я отвергаю этот мед иль яд, для всех неотвратимый, говорят, и предвкушаю этот яд иль мед. А жизнь моя еще идет, идет...

КОМНАТА

Поступок неба - снегопад. Поступок женщины - рыданье. Капризов двух и двух услад вот совпаденье и свиданье.

Снег, осыпаясь с дальних лун, похож на плач, и сходство это тревожит непроглядный ум и душу темную предмета.

Слеза содеяна зрачком, но плач-занятье губ и тела. Земля и женщина ничком лежали, и метель летела.

СОН

Земля мерещится иль есть. Что с ней? Она бела от снега. Где ты? Все остальное есть. Вот ночь - для тьмы, фонарь - для света.

Вот я - для твоего суда, безропотно, бесповоротно. Вот голос твой. Как он сюда явился, боже и природа?

Луна, оставшись начеку, циклопов взор втесняет в щелку. Я в комнату ее влеку, и ты на ней покоишь щеку.

БЕЛОЕ ПОЛЕ

Я крепко спал при дереве в окне и знал, что тень его дрожащей ветви и есть мой сон. Поверх тебя во сне смотрели мои сомкнутые веки. Я мучился без твоего лица! В нем ни одна черта не прояснилась. Не подлежала ты обзору сна и ты не снилась мне. Мне вот что снилось:

на белом поле стояли кони. Покачиваясь, качали поле. И все раскачивалось в природе. Качанье знают точно такое шары, привязанные к неволе, а также водоросли на свободе.

Свет иссякал. Сморкались небеса. Твой облик ускользал от очевидна. Попав в силки безвыходного сна, до разрыванья сердца пела птица. Шла женщина - не ты! - примяв траву ступнями, да, но почему твоими? И так она звалась, как наяву зовут одну тебя. О, твое имя! На лестнице неведомых чужбин, чей темный свод угрюм и непробуден, непоправимо одинок я был, то близорук, то вовсе слеп и скуден. На каменном полу души моей стояла ты - безгласна, безымянна, как тень во тьме иль камень меж камней. Моя душа тебя не узнавала.

Морис Поцхишвили

ФЕРЗЕВЫЙ ГАМБИТ

Следи хоть день-деньской за шахматной доскойвсе будет пешку жаль.

Что делать с бедной пешкой? Она обречена.

Ее удел такой. Пора занять уста молитвой иль усмешкой.

Меняет свой венец на непреклонный шлем наш доблестный король, как долг и честь велели. О, только пригубить текущий мимо шлейф и сладко умереть во славу королевы.

Устали игроки.

Все кончено. Ура! И пешка, и король летят в одну коробку. Для этого, увы, не надобно ума, и тщетно брать туда и шапку, и корону.

Претерпеваем рознь в честь славы и войны, но в крайний час

навек один другому равен. Чей неусыпный глаз глядит со стороны? И кто играет в нас, покуда мы играем?

Зачем испещрена квадратами доска? Что под конец узнал солдатик деревянный? Восходит к небесам великая тоска последний малый вздох фигурки безымянной.