Это по просьбе Никитина и его друга Санина произвели радиоуглеродный анализ образцов с Берелехского кладбища мамонтов. Это Санин запросил Дублинский университет и получил ответ: возраст органических осадков на дне озера Нанокрон в Ирландии — 11800 лет. И слой синеватого ила на дне озера подобен синеватой глине Берелехского кладбища. Все это вулканический пепел, остатки магмы, которая была выброшена при ударе астероида.

Последняя запись в дневнике профессора Берендта говорит о том, что он был всем сердцем против грядущей войны. Запись эта датирована маем 1941 года. Это канун войны с Россией. Как объяснить ее появление в дневнике Берендта? Откуда он мог знать о предстоящей войне? При поверхностном рассмотрении, считает Никитин, эта запись может показаться туманной и расплывчатой, этаким намеком, ничего не говорящим определенно. Но это не так. Он уверен, что Берендт знал точно о предстоящих событиях июня. Знал и страшился их. Тогда он был еще далек от мысли о полном разрыве с нацизмом. Война лишь внушала ему ужас. По просьбе Анны Никитин ознакомился с материалами Нюрнбергского процесса. Я слышала, как они долго говорили с Анной, упоминая имя Ганса Пикенброка.

Наконец они открыли мне тайну. Берендт был знаком с ближайшим окружением Пикенброка. Кто такой этот Пикенброк? Хотя на Нюрнбергском процессе имя его произносилось лишь изредка, это один из крупных разведчиков. В конце своей карьеры он был генерал-лейтенантом, командовал на Восточном фронте 208-й дивизией и попал в плен к русским.

В Москве остались протоколы его допроса.

Но до того дня, когда он сам попросился на Восточный фронт, карьеру его можно считать классической. Он родился в 1893 году в Эссене. Двадцатилетним фанен-юнкером (кандидатом в офицеры) он добровольно надел военный мундир кайзеровской армии. В рейхсвере он старался держаться в тени, в военной форме почти не появлялся. В конце 1936 года он был всего-навсего майором. Один из его друзей был хорошо знаком с Берендтом. Но в том же году Пикенброк стал начальником отдела абвера и одним из заместителей адмирала Канариса. Уже в следующем году Пикенброк стал подполковником, а в 1940 году — полковником. Именно отдел Пикенброка занимался военной разведкой. Подчиненные называли его за глаза Пики. Он побывал в семнадцати европейских странах. Можно лишь догадываться, чем он там занимался.

Конечно, Пикенброку было хорошо известно о разработке плана «Барбаросса». Зимой сорок первого, как явствует из документов, он уже знал, что нападение на Советский Союз состоится в мае. Этим, вероятней всего, объясняется майская запись в дневнике профессора. Берендт с тревогой ждал майских событий. Они задержались. Но в июне это началось.

Сам Пикенброк обобщил ситуацию, сложившуюся в начале сороковых, так:

"С августа-сентября 1940 года отдел "Иностранные армии Востока" генерального штаба сухопутных войск значительно умножил задания абверу, касающиеся СССР. Вне всякого сомнения, они находились во взаимосвязи с подготовкой войны против России. Более точно о дате германского нападения я узнал в январе 1941 года от Канариса. Какими источниками пользовался при этом Канарис, я не знаю, но мне он сказал, что нападение на Советский Союз назначено на 15 мая".

Май, затем июнь… переломное время для профессора Берендта.

Этот незаурядный человек сумел предвидеть и оценить трагизм положения. И он не стал с этим мириться. Я и Анна вполне можем представить его одним из участников заговора против Гитлера. Нам очень хочется, чтобы это было именно так.

Теперь о моих делах. Очень коротко.

Никитин помог мне ознакомиться с космической медициной. Это и было целью поездки. Мы были с ним в Звездном. Это примерно в тридцати километрах от Москвы. Вокруг — молодой сосновый лес. Я видела космонавта Алексея Леонова. Он показал свои последние картины. Это не космические будни. Это пейзажи. Озеро. Копны сена. Луга и леса неподалеку от Звездного. Небольшие, скромные полотна.

Я знаю не понаслышке, что такое бортовая медицинская аппаратура. Знаю, как собирается медико-биологическая информация и потом в ускоренном темпе передается на Землю. В бортовой аптечке кораблей «Союз» около сорока средств: сердечно-сосудистые, противовоспалительные, успокаивающие, снотворные, желудочно-кишечные, противоукачивающие медикаменты и многое другое. Я мечтаю о двух-трех таблетках, которые бы приводили в норму всю цепочку Инь-Ян атлантов. Об этом я молчала — хватило ума сдержаться. Это же почти фантастика. Если подружусь здесь с человеком, способным понять идею, то обязательно откроюсь ему. Пока же единственный мой собеседник на эту тему — Никитин.

Атлантида продолжает воздействовать на нас!

Самим знанием о ней.

Не так ли воздействует на нас космос?

Это потому, что человек — часть космоса, микрокосм, о чем я тебе писала. О чем знает Никитин. Ани. Ина. Инь. Ян. Нужно задуматься об этом. Слова со временем утратили точность. Что имели в виду древ-ние мудрецы? Как могло им прийти в голову, что человек — микрокосм? Как все это необыкновенно!

Надеюсь, у меня все же останется время сходить в Большой театр.

Сердечное спасибо Вам за внимание и гостеприимство. Только здесь, в Берлине, я по достоинству оценила его, как оценила то внимание, которое Вы уделили судьбе профессора Берендта. Жизнь оказалась совсем не такой, как я представляла ее до встречи.

Она чем-то похожа на нить Арнадны. Это и вправду неделимая нить, и события связаны друг с другом, и никогда нельзя проследить все последствия их до самого конца. По той простой причине, что конца не бывает. Жизнь — это бесконечная цепь волн. Раз начавшись, она достигает самых дальних закоулков Времени и Пространства.

Вот по этому океану и плывет наш корабль — Земля. Он хрупок и не выдержит катастрофы. Он совсем не приспособлен для обстрела его космическими обломками. Это я поняла из Ваших слов.

Я продолжаю бороться за профессора Берендта. Вернее, за память о нем. Пусть будет одним честным человеком больше. Он ведь был тоже членом экипажа общего нашего корабля. Я знаю, что он не мог записать в дневнике всех своих мыслей. Не то было время. Но я убеждена, что у него чистая душа. Как жаль, что он был одинок!

Я много думаю о нем. Я даже мысленно разговариваю с ним. Может быть, потому, что я не знала отца — он погиб в сорок пятом, еще до моего рождения. Что теперь будет? Мне кажется, я становлюсь другим человеком. Но ведь не оттого только, что я узнала об Атлантиде? И не оттого только, что профессор Берендт был хорошо осведомлен об этом предмете? Что же случилось?

Мне страшно. Словно молчаливые волны тысячелетий достигли меня, и я молча же должна выдержать их натиск. Но что потом? Знаете ли Вы эту тайну?

Что заставляет людей окунаться в эту древность, жить давним прошлым, ловить его чуть слышный пульс? А будущее? Как быть с ним?

Неужели Вам не страшно думать об Атлантиде прошлого и Атлантиде будущего?