- Изя... - воззвал я.
- Погоди, - перебил Ицхак, - а жилплощадь? Тебе не позволят освободить раба без справки о предоставлении ему жилплощади. Где ты ему будешь площадь брать? Будешь инсулу ему покупать? Разоришься ты на своем переселении душ...
- К себе пропишу, - разозлился я и встал, отодвигая стул. Стул провизжал по каменному полу.
Ицхак повертел пальцем у виска. И сказал:
- Ладно, возьму твоего Мурзика на работу. Что мы с тобой, в конце концов, не разберемся. Свои люди... Год отработает, а там его и уволить можно по закону...
- Не придется тебе его увольнять, - сказал я. - Он хороший.
Дома меня ждала Цира. Разъяренная. Не то сама еще на лестнице мои шаги услышала. Не то кошка заволновалась, у двери тереться стала. Я не выяснял.
Цира распахнула дверь еще до того, как я полез в карман куртки за ключами. И прямо с порога понесла:
- Рабовладелец!.. Изувер!..
Я попытался проникнуть за порог, но не тут-то было - она билась об меня грудью, как птичка о стекло, и всё норовила заехать кулачком мне по носу.
- Погоди ты, - слабо отбивался я. - Дай хоть в дом войти...
- Бесчеловечное животное!
- Да замолчи! - рявкнул, наконец, я и поймал ее за руки.
Она пискнула. Укусить меня попыталась. Я отодвинул ее в сторону, вошел, разулся и снял куртку.
Цира, всхлипывая без слез, пошла за мной в комнату.
- Скотина... - на ходу говорила она. - Низкая тварь...
Я сел на диван, заложил ногу за ногу. Цира продолжала разоряться. Я узнал о себе много нового. Наконец, она примолкла. Надо отдать ей должное, разорялась она долго.
- Ну, - сказал я и поднял к ней голову, - и в чем, интересно, дело?
- В чем дело? - завопила она с новой силой. - Он еще спрашивает! Растленный работорговец!
Тут я не выдержал и заревел:
- Я противник рабства! Я аболиционист!
- Аболиционист херов! - вцепилась Цира в новую тему. - Противник рабства! А сам рабов пытаешь!
- Кого я пытаю? - надсаживаясь, заорал я. - Это ты меня пытаешь!.. Сучка белобрысая!..
- А Мурзик? - крикнула Цира. Она аж приседала от ярости.
- Что - Мурзик?
- Почему ты подверг его пыткам? - выкрикнула она. - Ты что же, думаешь, раз он купленный раб, то можно... так... Что он игрушка для твоей садистской... мелкой душонки...
Она задохнулась.
- Цира, - сказал я, - ты можешь оскорблять меня, но пожалуйста не трогай душу великого Энкиду.
Она с размаху плюхнулась рядом со мной на диван и наконец разревелась.
- Ну? - спросил я. - Что еще?
- Что ты с ним сделал? За что ты его?..
Я встал, неторопливо открыл комод, вытащил из-под стопки футболок пачку бумаг на освобождение Мурзика и швырнул ей на колени.
- Читай, - сказал я. И вышел на кухню.
Мурзику и впрямь было совсем худо. Глаз не открывал. Инфекцию ему занесли, что ли? Костоправы, одно слово.
Я нашел гарантийный талон и набрал номер телефона, указанный там. Сперва долго было занято, потом не брали трубку. Наконец нелюбезно осведомились о причине моего звонка.
- Да человек после вашего лечения помирает.
Там деловито осведомились:
- Жар?
- Да.
- Сколько?
Я не измерял Мурзику температуру - какой смысл, если и без того видно, - но ответил уверенно:
- Сорок.
Медикусы любят четкие, точные, лаконичные ответы.
- Возраст?
- Тридцать один.
- Хронические заболевания?
- Отсутствуют.
- Ждите бригаду.
- Когда? - спросил я.
- В течение суток.
- Так он помрет за сутки.
- А я что могу сделать? Дайте ему аспирин, если вы такой беспокойный.
И повесили трубку.
Я выругался и отправился обратно к Цире. Она уже закончила чтение документов и сидела смущенная.
- А, Цира, - сказал я, забирая у нее бумаги, - поняла теперь, что невинного человека опорочить хотела?
- Я же не знала...
- Да. Многого ты еще не знаешь о людях, Цира.
- А что я должна была думать, когда он открыл мне дверь и тут же повалился на пол? Весь забинтованный, морда опухла... Я его еле до кровати дотащила...
- Ты целить умеешь, Цира?
- Нет. Я работаю только с тонкими планами.
Я плюнул и пошел пичкать Мурзика аспирином.
Бригада явилась через две стражи. Неопрятного вида дядя влез в кухню, брезгливо посмотрел на Мурзика и велел мне снять с него повязки.
Я снял. Под повязками все распухло и покраснело. Дядя сдавил мурзикову руку пальцами, посмотрел, не выходит ли гной. Гноя, вроде бы, не было.
- Так у него и не воспалилось вовсе, - сказал дядя недовольно. Зачем вызывали-то?
- Откуда мне знать? - огрызнулся я. - Я не доктор. Плохо ему, вот и вызвал.
- Ему и должно быть плохо. А чего вы ожидали? Ему вон какую площадь обработали. Вам, вообще-то, говорили, что нельзя такую площадь за один раз обрабатывать?
- Ничего мне не говорили. Взяли деньги и сделали работу. Вы, костоправы, портачите, а люди страдают.
Дядя в охотку послал проклятие коллегам и небрежно набросил на Мурзика одеяло.
- Так что мне с ним делать? - спросил я, понимая, что дядя сейчас сбежит и больше я его не дозовусь.
Дядя повернулся ко мне.
- Кормить бульоном. Следить, чтобы обязательно ел, пусть понемногу. Смазывать мазью, которую вам дали. Мазь еще осталась?
Я показал.
- Мало, - сказал дядя. - Прикупите в аптеке. Я выпишу рецепт. Смазывайте два раза в день. Повязки меняйте. Температуру не сбивайте. Только когда сердце отказывать начнет. Если через три дня не станет легче, вызовите гарантийную бригаду еще раз.
Он оставил рецепт и ушел, не закрыв за собой дверь.
Мурзик оказался двужильным. Я даже и не знал, как мне повезло с рабом.
Все то время, что он помирал, Цира жила у меня. Спала со мной в одной постели, но трахаться наотрез отказывалась. Говорила, что у нее кусок в горле застревает, не говоря уж обо всем остальном. Все остальное, надо понимать, тоже застревает.
Однако сидеть с Мурзиком, обтирать с него пот и поить его бульончиком отказывалась. Больше по тонким планам ударяла, стерва.
На третий день Мурзику действительно полегчало. Он увидел Циру, боязливо втиснувшуюся на кухню за чайником, и обрадовался.
- Цирка! - сказал он. - И ты здесь... А новости какие-нибудь есть?
- Да, - сказала Цира. - Есть, и к тому же важные. Ты встать можешь?
- Не знаю, - сказал Мурзик. - Сесть, вроде, могу.
