Имелись на рисунках и сверстницы Лантхильды. Такие же длинноносые, все, как на подбор, унылые. Сигизмунду захотелось их пощекотать. Наверняка визжали бы и глупо хихикали.

Тайга-а…

Официальная часть альбома закончилась. Сигизмунд назвал ее про себя “Доска Почета”. Начались жанровые сценки.

Тут девкин талант развернулся во всей красе и самобытной мощи. Две дерущиеся бабы. Козел гонится за мальчишкой. Мужик — видимо, вдребезги пьяный — лежит на земле, а двое других сидят рядом на корточках и тупо смотрят на него. Чифирящие у костерка парни, среди которых узнавались Вавила и брозар Вамба. Совсем уж странная картинка: кусты, в кустах — мужик с рогатиной, медведь и лежащая неподалеку бабища в зазывной позе. Лантхильда, стирающая белье на реке. Художница изобразила себя со спины, любовно нарисовав округлый зад и обнажившиеся икры ног. Потыкала пальцем в рисунок, пояснила, что она это.

На следующем рисунке опять появилась Лантхильда. Она сидела в воде голая, выставившись по грудь. За ее спиной из кустов выглядывали две рожи, в одной из которых Сигизмунд без особого удивления признал Вавилу. Второго звали, по объяснению Лантхильды, “Скалкс”.

Последняя картинка занимала весь альбомный лист. На заднем плане на лавке неэстетно дрых аттила. Рядом возилась сестренка Куннихильда. В пряже копалась, что ли. На переднем плане на табурете восседала Лантхильда собственной персоной. А маманька-айзи, стоя над ней, выбирала у ненаглядной доченьки вшей. И Лантхильда, и айзи строго взирали на Сигизмунда.

На этом альбом заканчивался.

Лантхильда выжидательно смотрела.

— Годс, — искренне оценил Сигизмунд.

Лантхильдин альбом был торжественно водружен рядом с семейным фотоальбомом. Лантхильда очень была довольна.

Учиться ей надо. А может, и не надо. Больно уж самобытно рисует. На Западе на комиксах могла бы бешеные бабки зарабатывать.

А девка вдруг загрустила. Своих, видать, вспомнила. Живет тут одна, кроме Сигизмунда да кобеля, никого больше не видит. Он-то целыми днями мотается, все с людьми. Вон, к родителям ездил. А она маму родную только рисовать и может…

Да откуда такая безнадега? Что она, в самом деле, к своим съездить не может? Адрес бы узнать, связаться… Небось, ищут. Сбежало непутевое дитя из дома.

Может, оттого, что с любезным раздолбаем Вавилой расписаться не дали. А может, наоборот, за Вавилу выходить не хотела. С аттилой, как на него поглядеть, не очень-то поспоришь.

Может, просто скука таежная достала. Нет, много странного в девке, что и говорить. Надо языку ее учить да выспрашивать как следует, кто она да откуда такая взялась.

А Лантхильда совсем раскисла. Нос слезами набух, покраснел.

— Только не плачь, — строго сказал Сигизмунд, точь-в-точь как деревенская бабушка, у которой он когда-то проводил каникулы. — Вишь, разрюмилась.

Откуда только слово такое выскочило!

Лантхильда ответила машинально:

— Ик нэй румья.

И заревела в три ручья.

— Ну ты чего, — забормотал Сигизмунд. — Не переживай так, все образуется… Все будет путем…

Он осторожно взял ее за плечи. Так осторожно, будто она хрустальная. Лантхильдины плечи запрыгали у него под ладонями. Она уткнулась лицом ему в грудь. Сопела там. Бормотала что-то, всхлипывая.

— Ну, хорошая… Ну, маленькая… — бессвязно бубнил Сигизмунд. Гладил ее по спине, по волосам.

Лантхильда плакала бурно, безутешно и в то же время по-детски сладко. И Сигизмунд понимал, что сладость этих слез — оттого, что он, Сигизмунд, ее утешает. И сам замирал от этого.

Потом взял покрепче, отодвинул от себя. Рукавом вытер ее слезы.

Она перевела дыхание и снова приникла к нему щекой.

— Ну, что мы с тобой тут стоим-то? Нанялись, что ли? — растерянно сказал Сигизмунд. Взял Лантхильду за руку, повлек на спальник.

Уселись.

Она свернулась на спальнике клубочком, положила голову ему на колени. Затихла. Сигизмунд мрачно уставился в пространство. Нагнала слезливая девка на него тоски. Что, одной Лантхильде плохо, что ли? Можно подумать, ему, Сигизмунду, так уж хорошо живется.

— Ты что думаешь?.. Ты думаешь, я ЛИТМО для того кончал, чтоб тараканов травить? Хрена лысого. Знаешь, как учились? Дым шел. А планы какие были, мечталось как!.. А потом — все коту под хвост. Ты-то, небось, решила, что я тут крутой, генеральный директор, видак, блин, шмотки разные, тачка… Ты хороших тачек не видела. Мою пять минут греть надо, и то всякий раз сомневаюсь — заведется ли. Менять пора, а на какие шиши? На тараканах много не поднимешься. Не хватает у меня чего-то. Или слишком много чего-то. Промахнулся я, промазал. Жениться — и то толком не смог. А уж как все начиналось!.. Завтра вот Ярополк в гости придет. Ты думаешь, сын рвется ко мне в гости? Это Наталье куда-то сходить приспичило, а теща отказывается с ребенком сидеть. Вот она и наезжает. Мол, отец, отец… Да нет, баба-то она, в общем-то, хорошая. Только вот не сладилось у нас. Коряво пошло…

Лантхильда внимательно смотрела на Сигизмунда. Помаргивала белыми ресницами.

— Ясная ты душа, — умилился Сигизмунд. — Фотку мою порвала. Даренку. Заревновала, что ли? Ты, девка, не горюй. Говорить по-нашему толком научишься — адрес скажешь. Доставим тебя к папе-маме. Я что могу — для тебя делаю. А чего не делаю — значит, не могу.

Лантхильда проговорила что-то тихое, жалобное. Сигизмунд опустил руку, она осторожно прижалась лицом к его ладони.

За окном побухивали петарды, орали что-то приглушенные расстоянием пьяные голоса. Сигизмунду вдруг показалось, что они с Лантхильдой сидят в этой квартире, как на острове, чужие этому всенародному гульбищу, которое будет агонизировать еще недели две.

Как и было оговорено с Натальей, утром второго января Сигизмунд заехал за Ярополком на Малую Посадскую. Опоздал на пятнадцать минут. Ярополк был уже одет и, пока ждал, вспотел. Сигизмунд получил ритуальный втык от Натальи, буркнул насчет пробок, привычно обругал бездельника-губернатора.

Но Наталья не слушала, отдавала распоряжения: чтоб ребенок — на заднем сиденье… чтоб покормил — и не консервами… И чтоб не вздумал поставить мультяшки, а сам… В конце концов, не так уж часто…

Наталья была уже одета для выхода. Сигизмунда почему-то неприятно царапнуло ее новое выходное платье. Он ее в этом платье не помнил. Что-то короткое, с пышными рукавами и тяжелым парчовым лифом. Платье “для коктейля”, кажется, называется.

Дома у Сигизмунда был заготовлен новенький трансформер в мятой аляповато разрисованной упаковке. Этому корейскому ублюдку предстояло закончить свою жизнь сегодня в цепких ручонках Ярополка — “трансики”, попав к Моржу-младшему, как правило, не заживались на этом свете.

По дороге посаженный на заднее сиденье Ярополк взахлеб рассказывал малоинтересные подробности детсадовского житья-бытья. Насколько понял Сигизмунд, средняя группа одержима манией кладоискательства. По общему мнению, клад закопан под урной на площадке для выгула молодняка. Ярополк в составе группы кладоискателей норовит подкопаться под урну, но мешают то морозы, то непонятливая воспитаталка.

Сигизмунд поинтересовался, из чего состоит клад. Ярополк, дивясь тупости и малоосведомленности родителя, снисходительно объяснил, что из золота, бриллиантов и… “Денди”.

А кстати, неплохо бы купить ему, Ярополку, “Денди”. Как насчет того, чтобы прямо сейчас купить?

— Денег нет, — сказал Сигизмунд.

— А мама говорит, ты все врешь. Мама говорит, у тебя есть. Мама говорит, ты жалеешь. Ты на бабушек спускаешь.

Сигизмунд поперхнулся.

— На кого?

— На бабушек. И дедушек, — добавил Ярополк, явно от себя.

Так. Значит, на баб я все спускаю. И на мальчиков, надо полагать. Ах ты, стерва. Не веришь. И при ребенке говоришь. Ах ты, зараза. Вот в следующем месяце фиг ты от меня что увидишь. Платья себе покупает парчовые. “Для коктейля”. К подруге она идет на свадьбу, надо же. Поверили. Ага. Вот назло разорюсь, по миру пойду, ни гроша тогда от меня не увидишь. Бомжом, блин, стану. Ни одна комиссия тогда алиментов с меня не стрясет…