Потом Лантхильда снова замаячила на пороге. Сигизмунд строго произнес:

— Ты, эта, от разговора не увиливай! Что за йайаманна? Докладывай.

Лантхильду, похоже, эта йайаманна чрезвычайно веселила. Она показала на Сигизмунда.

— Не понял, — сказал Сигизмунд.

— Йаа, — произнесла девка. — Йа.

— Ну, я, — согласился Сигизмунд.

Она так и покатилась со смеху. И выдала раздельно:

— Микила Сигисмундс ист селс. Микила Сигисмундс ист йайаманна.

Так. Теперь он у нее что-то вроде ослика Иа-Иа. Мило.

Впрочем, кто сказал, что он, С.Б.Морж, — не осел? Он же первый готов был признать это.

Наконец Лантхильда перестала хихикать. Взяла его за руку, призывая ко вниманию. Кивнула несколько раз, сказав “йа”. Покачала головой, пояснила: “нии”. Потом показала на него: “манна”.

И тут до Сигизмунда доперло. “Манна” по-лантхильдиному будет “мужик”. “Манн” в немецком. А насчет “йа”… Ведь сам называл себя “я”, когда в Миклухо-Маклая вчера играл. То-то девка хихикала. “Я” — “да” по-ейному, это теперь и пьяному ежику внятно. Стало быть, “йайаманна” — это раззява, у которого даже дуре юродивой ни в чем отказу не будет… Одним словом — сладкий лох. Чем девка и похвалялась бесстыдно в пустой телефон.

И опять же, недалеко ушла от истины. А кто вы, спрашивается, такой, Сигизмунд Борисович?

Ну хорошо же. Как ты там себя называла, дорогая Лантхильдочка? Мави?

Он показал на нее пальцем и сказал ехидно:

— Йайамави.

Ух!

Едва успел блок поставить — съездила бы по морде, мало бы не показалось. Вскочила, в светелку убежала — дверью хлопнула. Вот те, бабушка, и Миклухо-Маклай.

А рука у нее тяжелая и крепкая. Камни она там, что ли, в своей землянке ворочала?

Ну вот, обидел. Кажется, по-настоящему. Теперь прощения просить надо. И спрашивается, как это делать при столь малом тезаурусе?

Часа два Сигизмунд ничем не занимался. Ходил, курил. Прочел от корки до корки “Очень страшную газету”. Откровения современного людоеда “Я ем людей” изучил зачем-то дважды.

Лантхильда затаилась в “светелке”. Сигизмунд понятия не имел, чем она там занималась, пока, наконец, рыдания, доносившиеся оттуда, не стали очень громкими. Видать, часа два себя доводила — и вот плоды упорного труда. Ревет безудержно. Сама уже не успокоится нипочем, придется идти утешать.

Сигизмунд вошел в “светелку”. Зажег свет (юродивая ревела в темноте, натянув одеяло на голову). Сел рядом, попытался стянуть одеяло. Девка не давала. Мычала что-то под одеялом.

— Да ладно, будет тебе, — проговорил Сигизмунд.

Она никак не реагировала.

— Ну что ты, в самом деле.

Он посильней дернул одеяло.

Тут Лантхильда вскинулась. Села, вытаращилась на него. И слезливо заорала.

Ну вот оно, самое страшное оружие вермахта. Зареванная насморочная нордическая девка. От долгого рева морда опухла, стала как подушка. Глаза красные, нос красный. Глаз вообще почти не видать, так оплыли. Губы расползлись. Белесые волосы спутались. Из носа щедро текут сопли, разбавленные обильными слезами.

— Ик нэй со йайамави!.. Ик нэй… Ик…

Тут она икнула.

Находчивый психолог Сигизмунд обидчиво сказал:

— Ик нэй йайаманна. Ик! Ик им Аттила! Ик им Микила! Ик им Сигизмунд Борисович! Поняла?

Какое-то время девка смотрела на него опухшими глазами, а потом понесла, захлебываясь. Крутилось одно и то же слово: “убил”. С ударением на первый слог. То ли убыло от девки или от Сигизмунда, то ли убил он ее наповал неосторожным словом…

Сейчас девка здорово напоминала Аську. Та тоже бурно реагировала. В спокойные минуты называла это “полнотой жизни”.

Юродивая, видать, тоже жила на полную катушку.

Сигизмунд взял платок, промокнул девкино лицо. Лантхильда с готовностью сморкнулась. Как Ярополк, честное слово.

— Ну, и что с тобой делать прикажешь? — спросил Сигизмунд. — Оготиви хочешь?

Она вдруг просияла. Глазки-щелочки загорелись. Дала понять, что очень, очень хочет. Сигизмунд позволил ей посмотреть “Спокойной ночи, малыши”, а когда Хрюша со Степашкой отбрехались и отправились на боковую вместе со всей детворой Российской страны, непреклонно выключил ого. Хватит.

Лантхильда сообразила, что Сигизмунд признает себя виноватым. И что под эту лавочку можно у него что-нибудь выклянчить. Попросила разрешения по телефону поговорить. Он позволил.

Телефон она называла “озо”.

Обнаглевшая девка знаками дала ему понять, чтоб он вышел. Сигизмунд хмыкнул, кликнул кобеля — заодно выгулять. Когда он уходил, квартира оглашалась непривычной гнусавой гортанной речью — Лантхильда бойко тарахтела в трубку. Имя “Сигисмундс” склонялось вовсю вкупе с “убил” и “йайаманна”.

“Йайаманна”. Хоть кол ей на голове теши. Может, побить ее?..

Сигизмунд дошел до “культурного центра”. Запасся сигаретами. Заодно купил девке киндерсюрприз. В знак добрых намерений.

Когда он пришел, ого опять орал на весь дом, пужая талибами. Девка обнаружилась в большой комнате. Над пианино трудилась. На этот раз она не очень испугалась. Почуяла слабину, видать, и пользовалась. Упросила Сигизмунда снова сыграть с ней собачий вальс.

После музицирования он взял ее за руку, увел на кухню и там торжественно вручил киндерсюрприз. Лантхильда быстро освоила нехитрую забавку. Обертку сняла и бережно отложила. Шоколад сгрызла. Сигизмунд показал, как разнимать пластмассовое яйцо. Оттуда вылупился синий пластмассовый ублюдок. Юродивая радостно взвизгнула и забила в ладоши. Пыталась также Сигизмунда к радости приобщить. Кобелю показала. Кобель понюхал, попробовал сожрать.

Лантхильда выглядела ужасно — вся в красных пятнах, с распухшим носом. Когда она попробовала кокетничать — опускать глазки и сопеть — Сигизмунд искренне сказал:

— Ты бы уж лучше этого не делала.

Она потупилась и ушла к себе.

Сигизмунд посмотрел на разъятое пластмассовое яйцо. Покрутил в пальцах. А потом открыл форточку и выбросил.

Впечатление создавалось такое, что город единодушно решил вступить в новый 1997 год без бытовых насекомых. Пошла волна заказов. Боец Федор выехал на очередное задание. Сигизмунд в очередной раз задержался на работе дольше, чем собирался.

Был уже вечер. Сигизмунд разбирался с бумагами, сортировал заказы, потом калькуляцией занимался. За окном потемнело, стало как в том “космическом” сне — неуютно. Казалось, выглянешь — и вправду космос увидишь.

Сигизмунд повернулся к окну и увидел не космос, а светочкин профиль. Светочка сидела под лампой, погруженная в работу. Старательная, как школьница. И даже воротничок-стоечка на блузочке. Что-то было в Светочке от развратной отличницы. Это, видимо, и было ее изюминкой.

Сигизмунд встал, потянулся, хрустнул суставами, подошел к окну.

— Вот, — многозначительно сказал он, — темно, а мы тут с тобой вдвоем сидим.

— Смурной ты какой-то в последнее время ходишь, — заметила Светочка, отрываясь от отчета. — Неприятности, что ли?

— Да как тебе сказать… Пожалуй что, нет.

— Кофе будешь? Я приготовлю.

— Сиди. Я сам приготовлю.

— Какое начальство пошло заботливое, с ума сойти…

А теперь тебе полагается глупо захихикать. Ну!

Светочка хихикнула. Умница…

Сигизмунд взял чайник и, вместо того, чтобы направиться по коридору за водой, подошел к Светочке.

— Так ты хочешь, а? — спросил он, заводя руки вперед и ставя чайник перед ней на стол.

— Сказала же — буду, — отозвалась Светочка.

Сигизмунд отпустил чайник и надвинул ладони на Светочку. Осторожно забрал в горсть ее грудки. Грудки у Светочки больше, чем кажется. Любит Светочка просторные кофточки. Строгая Светочка.

— Ой, — сказала Светочка охотно.

— Вот тебе и ой, — заметил Сигизмунд. И расстегнул пуговку. Одну, потом вторую.

Потом наклонил голову и приложился губами к тонкому светочкиному затылку. Она поежилась, как от щекотки. И снова хихикнула.

— Да вы никак изнасиловать меня собрались, Сигизмунд Борисович?