Это была, наверное, проверка. Но это было также началом большой, ответственной работы — во имя освобождения обездоленного края.

На другой день отец Феодосий поехал в Мукачево. Купил карты, планы городов, несколько книг и календарей. Достал даже журнал «Kepes vasarnap Zap» [25] с портретами высших военных чинов — хортистских генералов… Хлопцы все это понесли советскому майору.

Неделю спустя к Россохе на квартиру наведались двое незнакомых. Сообщили коротко:

— Ваши друзья за перевалом хотят с вами встретиться. В ночь на двадцатое число мы проведём вас к условленному месту. На советской стороне пройдёте по паролю, который вам дадим…

Россоха согласился.

В беззвёздную полночь глубокими снегами по своим следам вёл проводник отца Феодосия. Другой шёл позади. За ним — хлопцы-связные, которые должны были перевести Россоху обратно. Идти было трудно, проваливались в тёмные сугробы, выбирались и снова шли, шли… И вот на рассвете Россохе открылась удивительно чистая белоснежная поляна. Перехватило дыхание: свободная земля! И так близко — в пару километрах от стонущей в ущелье Каноры… Пограничник других знал, а его остановил:

— Кто такой?

— Тридцать шесть, тридцать девять…— так же сдержанно ответил Россоха. .

— Валяй!

На опушке леса, у двух елей, его встретили русские: в белых, с меховым отворотом полушубках, в шапках-ушанках — офицеры. Один за другим пожали ему руку:

— Майор Львов.

— Капитан Морозов.

— Старший лейтенант…

Конечно, называли только свои псевдонимы. Позже, на суде, Россохе назовут советского майора Дорониным. Только после войны он узнает, что это был начальник погранпункта майор Говоров.

На этот раз задание было посложнее: подобрать группу земляков, желающих работать на советскую военную разведку. Для начала обратить внимание, как ведут себя хортисты у границы. Делать выводы, исходя из наблюдений за перевозкой грузов, строительством военных объектов, передислокацией воинских частей.

Наконец майор сказал:

— Сводку будете передавать посыльными каждого двадцатого числа. Подписывать — Т. Д., т. е. зашифрован но — Товарищ Данило.

И, обняв за плечи, пожелал успехов.

Возвратившись в Воловец, Россоха принялся за дело. Подписку о невыезде с него, к счастью, сняли, и разъезжать он мог беспрепятственно. Но одних личных наблюдении было недостаточно. Он имел приказ — создать целую группу. Надо было подобрать людей, умеющих подмечать и запоминать. И ещё — решительных, которые в трудную минуту не смалодушничали бы. Смельчаки, подобные Мадьяру и Кобрину, на каждом шагу, конечно не встречались. Он понимал, что верных людей прежде всего стоит поискать среди своей паствы…

Тогда пе думалось о том, что его ждёт в случае провала. Правда, где-то глубоко в душе шевелился и холдок страха, но Россоха все отодвигал эти мысли в сторону. И уже незнакомая горячая волна каких-то новых чувств захлёстывала грудь. Отец Феодосий не выдавал ничем и этих, радостных, волнений. Опытный шпик, прослушав священника во время его рождественской проповеди, затем доносил: «Проповеди он провозглашает без крамольного подтекста и так богобоязненно, что прихожане молятся при сём весьма усердно…»

Даже опытному шпику было невдомёк, что среди тех кто в воловецкой церкви усердно молился, были прихожане, передававшие Россохе-Даниле важнейшие секретные сведения.

К усатому ворчуну, убиравшему конторы железнодорожной станции Воловец, привыкли уже все: и новый начальник, и военный комендант, и даже жандармы. Брюзжал Андрей Копча всегда: и в ненастную погоду и в солнечные дни, и когда убирал, и когда все служеб ные комнаты были уже в отменном порядке. Ругался вспоминая ещё старого цисаря и браня соседа, которьи когда-то пустил козу к его оборогу[26]. Ворча про себя, он с грохотом передвигал столы и составлял стулья, а потом сердито сметал в кучу всё, что валялось на полу после станционного начальства: окурки, бумаги…

Ворчливость уборщика и привлекла внимание Россохи. Сошёл он как-то с поезда — усталый, подавленный. Почему-то первым решил привлечь в группу железнодорожника. Вспомнил, что в Мукачеве проживает знакомый кондуктор Василий Нискач, и поехал в город. Но не повезло: Нискача не оказалось дома. И вот, сойдя с поезда, он заметил ворчливого Копчу. Дал ему пачку табака, заговорил о новых порядках. Ворчун начал ругать оккупантов, ничуть не таясь. И Россоха понял: дело будет…

В эту пятницу Копча, как всегда, допоздна гремел стульями, убирал в конторе. Начальник резерва кондукторов, будучи уже навеселе, заглянул в открытое окно: наклонившись над столом дежурного, уборщик укладывал под стекло бумаги.

— Андрей, хочешь паленки?[27]

— Пускай твою паленку пьют черти! — окрысился Копча. — А тобой закусывают!

— Г-гм…

Начальник резерва кондукторов, довольный, что надолго «завёл» ворчуна, возвратился в душную привокзальную корчму. А Копча повозился в конторе дежурного и, взяв старую, вытертую на углах клеёнчатую сумку, заторопился вдруг домой…

Через три-четыре хаты дальше жил отец Феодосий. Чуть свет — он, как будто желая подышать свежим воздухом, выходил на улицу. Куда же прогуляться как не в сторону вокзала? И Копча в это время уже был на ногах: то ли стучал у колодца вёдрами, то ли у сарайчика тукал топором. Россоха громко здоровался.

— Минутку…— хозяин, подняв руку, подходил к воротам.

Он, как всегда, был немногословен. Отец Феодосии привык и к этому «минутку» и к его обычным сообщениям: «Пришёл поезд и привёз какое-то войско…», «Пришёл поезд и привёз какие-то пушки…» При этом даже поворчать Андрей считал как бы неуместным. Приходилось уточнять:

— А какие пушки — большие или малые?

— Большие… Но не очень…

— Значит, гаубицы.

— Гавбицы… Чтоб им, проклятым, ни разу не гавкнуть, чтоб они подавились! — не сдерживался Копча.

Россоха шёл дальше и соображал:

«Прибывают по ночам, чтобы никто не видел. К утру расквартируются под Воловцом в казармах — и никаких следов. Подкрадываются к советской границе тайком, как воры. Видать, Копча занял важный пост. Надо его научить присматриваться лучше, замечать детали…».

Прошло несколько дней, и Данило доверил соседу серьёзное задание. В этот вечер допоздна он не гасил лампу, висевшую лад тёмным столом, — озабоченно листал церковный календарь. Смотрел на страницы, а виделось другое… Вот Копча убирает в комнате дежурного по станции… Вот находит новенькие атласы железных дорог. Достаёт рабочий атлас дежурного, переносит оттуда пометки на чистый экземпляр… Потом торопливо укладывает в сумку графики движения местных поездов…

А Копча, возвращаясь в поздний час домой, на этот раз миновал свой дом и зашёл к священнику. Достал из сумки толстую — почти в два пальца — книжку.

— Вот… Все тут обозначено. Даже семафоры. Даже куда сколько протянуто кабелей. Так что по этой книжице видно и под землёй. Понимаете?

— Понимаю, — слегка улыбаясь, ответил Россоха и полистал атлас:—Совсем новенький — и страницы, вижу, не разрезаны…

— Я брал самый новый, чтобы на нём был и Воловец, и Скотарское. А как же? Брать — так самый новый.

«Смотри, сосед даже разговорился», — подумал Россоха.

Стал приглашать его к столу, но тот заторопился: время позднее… Вот отправят карты и графики русским — можно будет посидеть, отпраздновать.

Надёжные связные — Иван Мадьяр и Павел Кобрин — отправились в путь. Поднимались скользкой извилистой тропинкой. Туман густо затянул ущелья, укрыл взгорья, окутал смереки. Поэтому хлопцы двинули за Бескиды не дожидаясь ночи.

А отец Феодосии не ложился до утра. Стоял посреди комнаты в таком напряжении, словно, отослав парней через границу, сам остался сторожить на звериной тропе. Переживал…