— Но это же просто нелепо. Он был всего лишь главным интендантом, занимался королевскими складами.

— Где хранилось оружие, которым воспользовались люди, напавшие на корабль Уллоа.

— Хорошо нападение, нечего сказать! Они лишь обрубили швартовы в гавани!

— Там был отряд из четырехсот вооруженных людей. Уллоа просто повезло, когда они решили, что его можно отпустить без лишних жестокостей.

— Вооруженные люди? — усмехнулась Фелиситэ. — Это были просто подвыпившие гости, возвращавшиеся со свадьбы. Я сильно сомневаюсь, что их набралось там больше двух сотен. Откуда вы только взяли эту цифру в четыреста человек?

— Это предстоит выяснить на суде вместе с другими вопросами.

— Сначала Лафреньер и Брод, теперь — Фуко, все они занимали важные посты при французских властях, на которые их назначил сам король. Эти обвинения с каждым днем становятся все более беспочвенными.

— Мне тоже так кажется, однако мы арестовали не так уж много людей, по сравнению с подобными случаями в других местах. Два года назад в мексиканских провинциях за участие в заговоре казнили восемьдесят два человека, хотя против них было куда меньше доказательств.

— Возможно. Но я говорю о французах. Почему они должны отвечать по испанским законам?

— Подстрекая к восстанию после передачи колонии другой державе, они совершили двойное преступление — против их собственного правительства и против моего.

Фелиситэ со стуком поставила бокал на стол.

— Вы сошли с ума! Что страшного в том, если человек не согласен с политикой правительства? Почему это должно становиться вопросом жизни и смерти?

— Человек может думать все, что пожелает, однако он не должен склонять других на свою сторону. Стоит ему это сделать, как он переходит в разряд противников власти. Если к нему присоединится достаточное число людей, страна окажется расколотой, а значит — ослабленной. Раздор влечет за собой неопределенность, а это противоречит главному праву всех людей: добывать пропитание своим семьям, лучше работать самим, учиться, творить, наслаждаться жизнью. Кроме того, в этом хаосе другой, более мощной стране будет гораздо легче пустить в ход свою армию и завоевать ту, где царит беспорядок.

— Но иногда такое случается, если даже в стране мир и согласие, — с горечью заметила Фелиситэ.

Из двери, одновременно ведущей к выходу и в столовую, послышалось негромкое покашливание. Пепе склонил голову в поклоне, увидев, что на него обратили внимание.

— Ужин готов.

На первое всем подали по небольшой чашке супа из крабов. За ним последовал цыпленок, сваренный в вине с несколькими побегами аспарагусов, лежащих на краю тарелки. Хлеба на столе было в избытке, однако больше не подавали никаких овощей, ни одного мясного блюда, никаких соусов или желе. На десерт принесли запеканку. В общем, такое меню вполне могло устроить какогонибудь больного, что, впрочем, было не так уж далеко от истины. Морган ел очень мало. Он ограничился несколькими ложками супа и маленьким кусочком курятины.

Во время ужина Пепе часто бросал на хозяина встревоженные взгляды. Он то и дело входил и выходил из столовой, подливая в бокалы вина, смахивая со стола хлебные крошки и убирая ненужную посуду.

Задержавшись возле Моргана, чтобы снова наполнить его бокал, слуга негромко спросил:

— Вам не понравился цыпленок, мой полковник?

— Он очень хорош, — ответил Морган.

— Но вы почти ничего не ели. Я бы приготовил для вас ветчину или что-нибудь еще в этом роде, только в этом доме нет никакой другой еды. Абсолютно никакой.

— О чем ты говоришь?

Пепе едва заметно пожал плечами.

— Я нашел здесь только немного муки и шоколада и еще горшок с лесным медом. Больше у них на кухне нет ни единого кусочка. Половину того, что сегодня приготовили, отнесли в тюрьму. Женщина, которая распоряжается на кухне, говорит, что у них нет денег.

— Это правда? — Морган взглянул на Фелиситэ, нахмурив брови.

— Что именно? — Щеки девушки зарделись от охватившего ее гнева, вызванного этим унизительным вопросом.

— Мне трудно в это поверить, особенно после тех невероятных предложений, которые я услышал от тебя не так давно.

— Тогда речь шла о комиссионных и льготах, а не о наличных деньгах. Кроме того, меня предупредили, что я не имею права ничего продавать из имущества отца, описанного на предмет конфискации, а лавку, где он торговал тканями, естественно, пришлось закрыть после его, ареста. Чтобы получить вознаграждение, которое я обещала, вам бы пришлось ждать, когда его оправдают и отпустят. Я не имею права продавать даже собственную одежду, потому что она, по справедливому убеждению властей, тоже принадлежит моему отцу. Морган нахмурился еще больше.

— Но твой отец наверняка откладывал что-нибудь на черный день, и на эти деньги можно покупать еду. Тебя никто бы не упрекнул, если бы ты воспользовалась ими с этой целью.

— У него было немного денег, но они пропали. — Фелиситэ опустила глаза, глядя на кусок цыпленка, остывавший на тарелке.

— Пропали?

— Их взял Валькур. Морган откинулся на стуле.

— Почему ты не сказала мне?

— Зачем? — осторожно поинтересовалась она.

— Я бы дал тебе денег.

— От вас мне ничего не надо. — Фелиситэ вскинула голову.

— Возможно. Но только тебе и твоим слугам нужно есть. Да и я сам, несмотря на свое равнодушное отношение к пище, вряд ли останусь безразличным, если на столе не окажется абсолютно ничего.

Ответом на его слова было молчание. Увидев, что Фелиситэ не собирается продолжать разговор, Морган стремительно обернулся к Пепе, заставив того подпрыгнуть от неожиданности.

— У тебя есть деньги, так?

— Да, мой полковник.

— Почему тогда ты сам не отправился на рынок, раз увидел, что здесь ничего нет?

— Я бы с удовольствием, мой полковник, — сокрушенно проговорил слуга, — только я понял это слишком поздно. К тому времени торговцы на рынке уже закрыли лавки и разошлись по домам.

В столовой воцарилась тишина. Морган перестал сверлить слугу взглядом и посмотрел на Фелиситэ. Дотронувшись до подбородка, заросшего за день щетиной, он резким движением поднялся, опираясь о подлокотники стула. Постояв неподвижно несколько минут, Морган наконец проговорил:

— Пепе, сейчас мне не помешает помыться.

Голос его звучал твердо, а движения, когда он обходил стол, оставались размеренными, однако разворот плеч казался каким-то неестественным, как будто ему приходилось прилагать больше усилий, чем обычно, для того, чтобы держаться прямо. Фелиситэ невольно встала, глядя, как он неуверенными шагами направился к двери, ведущей в гостиную. Вместе с Пепе она бросилась вслед за Морганом, когда тот свернул к спальне, где провел предыдущую ночь, — спальне Фелиситэ.

— Сюда, мой полковник. — Пепе забежал вперед, чтобы взять Моргана за руку и направить в противоположную сторону гостиной. — Мне велели приготовить вашу квартиру в том конце дома.

Морган медленно обернулся.

— Да? — спросил он. — В самом деле?

— Конечно. Вам отвели две комнаты. В одной вы будете спать, а в другой — работать, если пожелаете.

Фелиситэ даже не могла представить, как поступил бы Морган, если бы силы не покинули его. Но сейчас он только посмотрел на нее с затаенной угрозой в глубине блестящих от жара глаз.

— Очень рад, — только и произнес он. — Мне просто не терпится взглянуть на свои… апартаменты.

Уже наступила ночь, когда в комнатах, отведенных полковнику, наконец улеглась суматоха. Из-за него почти всем обитателям дома нашлось занятие в этот поздний час. Горничная Мари подносила к дверям горячую воду, чтобы держать ее наготове, а потом ей пришлось достать несколько стеганых одеял, чтобы устроить постель для Пепе. Ашанти искала чистые тряпки, чтобы сделать перевязку, а кухарка кипятила на медленном огне сбор из листьев и трав для припарки, которую, по убеждению Ашанти, требовалось приложить к воспаленной ране. Лишь Фелиситэ осталась не у дел.