Хотя места для меня новые, да дело вроде бы старое. Потихоньку, помаленьку, авось с товарищами и до дому дойдем. Живите - не тужите, по ночам лампы не коптите. Комары на свет налетят, Чижика покусают.
Сороке скажи, чтоб не трещала по всему лесу. Тихо живите, с оглядкой. Коли спросят - я в дальнем обходе у кума ночую. Так отвечай, да в уме примечай, - корову надо бояться спереду, коня сзаду, а немца со всех сторон..."
Надежда привыкла к веселому нраву мужа, к его манере отвечать присказками да поговорками. Стороннему человеку иной раз трудно понять, где Игнат шутит, а где всерьез говорит. Даже с пойманными порубщиками Игнат разговаривал так, что те поначалу считали: "Ну, обойдется, слава те господи..." Но "обходилось" не часто.
Лесником он стал, отслужив свой срок в армии. По охотничьей страсти в лес попросился. Тогда и поселился на хуторе, в стороне от дорог, среди темного бора и зыбких болот. Дико, красиво кругом. Но ни таинственно застывшая жизнь среди суровых преданий древности, ни одиночество хутора не отделили Игната от людей. Не успели наложить на него печать лесных сумерков, хотя, смеясь, он уже называл себя "Бирюком".
Стоило посмотреть на его фотографию, чтобы понять эту шутку. Вот уж действительно Бирюк так Бирюк. Светлый, как спелое жито на солнышке, курносый, круглолицый мужчина из таких, кто долго кажется моложе своих лет. Ни бороды, ни усов. Мягкий округлый подбородок, чуть надутые, по-детски очерченные губы. Лицо откровенно-доверчиво, только глаза с хитрым прищуром.
Надежда смотрела на фотографию мужа и не могла поверить, что их разлучили. Как же так? За несколько дней все перевернулось... Бывало, и раньше Игнат сутками пропадал в дальних обходах, но сейчас лучше бы дома сидеть. Письмо и обрадовало, и напугало. Вроде понятно, и вроде загадочно. Нетрудно расшифровать первые строчки: Зязюлька (кукушка) - ласковое имя. В тихие часы, перед закатом, сидя на завалинке, обняв Надежду за плечи и слушая, как считает птица отпущенные на жизнь года, Игнат всегда говорил: "Мне лес без этой гадалки что день без тебя. Словно пусто внутри, Зязюлька моя".
Дальше тоже понятно: "Чижик" - младший их сын Женя. Спросят его: "Чей это Женечка, ну скажи - чей Женя?", а он только и может: "Чи-жи..." Вот и стал Чижиком. Старшую дочь, Ленку-болтунью, окрестил Сорокой-белобокой, первой в лесу сплетницей. Всем дал имена. И насчет лампы и комаров понятно, а куда сам подался Игнат?
Женщина, принесшая письмо, рассказала, что видела Игната в последний раз в военной одежде и не со старой "тулкой", а с настоящей солдатской винтовкой. Скорей всего, забрали его в армию. Так чего же он пишет, что остался в прежней своей должности? По лесу ходить...
Надежда тут же решила написать мужу письмо и обо всем расспросить хорошенько. Раз пришло письмо от него, значит, надо ответить. Когда уже выводила дрожащие, неровные строчки, вспомнила, что все переменилось.
"...Ходила в деревню, хотела сестре Катерине дать знать, да почтальон говорит, не работает почта. И тебе письмо как отправить, не знаю. Скучно нам жить в таком положении..."
Не отправила Надежда письмо. Пролежало оно рядом с листками Игната до самого дня нашей встречи. А писала - было ей легче. Вроде бы высказала мужу печали свои. Побеседовала. Рассказала все по порядку, без загадок и присказок. Дела-то не шуточные.
"Там деревню спалили, там мужиков невесть куда угнали. У кого какая скотина осталась - берут. Некому заступиться. Сенька, пьяница конопатый, в полицаи записался. Говорят, хуже фашистов лютует, а еще жалится, что у него от этих дел у самого давление в крови получилось. Не дай бог, до нас доберется, не простит тебе старые протоколы. Живем как мыши. Носа не кажем. Немцев пока что не видели. Они стороной по шляху на танках проехали. А к нам, я так думаю, какая им нужда? Все же страшно одной с детьми малыми. Хотя бы Катя дала знать о себе".
Катя шла к хутору, вела за собой Варвару с сыном. Шли нетоптанной, голодной дорогой.
Мне ли описать этот путь или обратиться к памяти Варвары Романовны, позднее рассказавшей то, что не смыл поток суетной, новой жизни?.. Не все ли равно. Многие помнят еще и страх, и тоску тех дней, и обиду, и унижение, когда были мы в своем доме беженцы... Счастлив, кто бился с врагом. Икая доля выпала женщинам, оказавшимся в замкнутом круге, без защитников и кормильцев.
Не у всех одинаково сложилась судьба, но в конце концов ни к кому она не была ласкова. Расскажу тем, кто не знал этого. Молодых спрошу, попонятней для них: случалось ли вам заблудиться в лесу? Идешь, идешь и вдруг видишь, что идешь не в ту сторону... Ищешь новую тропинку. Она поманит тебя, кажется, вот-вот выведет из глухой чащи, да и сникнет среди кустов и зарослей папоротника. А солнце все ниже и ниже... Скоро совсем стемнеет. В лесу быстро темнеет.
Спешишь выбраться на какую-нибудь полянку, а ноги уже и на ровном спотыкаются. Съедена большая половина собранных ягод. Горло охрипло от крика: "Эгей! Люди-и!"
Даже эхо не отвечает. Прислушаешься, не дыша, и тут... Сколько радости. Где-то рядом, ну совсем близко, человеческие голоса. Фыркнула и заурчала машина... Откуда силы берутся? Бежишь напролом, только бы не потерять направление... Только бы не затих мотор... Вот и лес поредел, светлее становится.
Выбегаешь на поле. Среди свежих отвалов земли трактор гудит. Рядом трактористы о чем-то беседуют, курят. Такие они покажутся родные тебе, такие милые. Расскажешь им, как сбился, увлекшись лесной пахучей ягодой. Удивятся с улыбкой.
- Ого, куды промахнул... Якраз бы к ночи в гнилое болото трапил.
А уже не страшно, даже весело. Хорошие люди и покормят, и дорогу покажут, и посоветуют:
- Наши там сено возят, забирайся на воз и кати до дома.
Как хорошо! Лежишь на самом верху, покачиваешься, словно плывешь. Мимо новой фермы с красной черепичной крышей, по колхозной улице, над клубами розовой пыли, поднятой стадом коров, не обращающих никакого внимания на сигналы водителя. Помашешь девушкам, идущим с подойниками в руках, вероятно, на ферму. Они весело что-то крикнут тебе, но ты уже не слышишь. Высокий корабль уносит тебя дальше, к околице...
Над тобой колышется тихое небо. Высоко-высоко сверкнет серебряными крылышками самолет, и через две-три секунды долетит к тебе его мирное пчелиное жужжание...
