На женщин он посматривал особенно часто и пристально. Молодой кудрявый бельгиец посмеивался над ним.
Вот и сейчас Франсуа засмотрелся на женщину. Она сидела под старой березой на высокой обочине и коротким кухонным ножом обрезала ножки грибов. Женщина мельком взглянула на пешеходов, продолжая заниматься своим делом. Ни ее возраст, ни одежда не давали повода для острого мужского слова, ни тем более легкомысленного присвиста бельгийца. Франсуа нахмурился. Бельгиец умолк, потом с невинным видом предложил: "Давайте споем их песню. "Катюшу" или "Подмосковные вечера"?!"
Уместно ли вообще сейчас петь, об этом следовало спросить вожака каноника.
Каноник шел впереди, держась центра дороги, не меняя ритма шага. Лицо его, потемнев от солнца и ветра (загар подчеркивал белый кружок воротника), отражало скрытую печаль человека, ступившего на землю, покинутую богом. Губы беззвучно шептали молитву.
Когда бельгиец, ускорив шаг, обратился к канонику, тот застенчиво улыбнулся ему и продолжал шептать латинские слова.
Каноник молился. Стало тихо. Над колонной повисло раздумье. Слышно было только шарканье ног по асфальту да пересвист дроздов в придорожных кустах.
Кажется, поняли все, почему каноник начал молиться. Они много дней шли по дорогам Европы и наконец вошли в эту страну.
Их по-прежнему встречали дружески, даже более гостеприимно, чем в странах Западной Европы, однако сквозь традиционное славянское радушие как бы проглядывали улыбки старших, решивших не мешать милой игре.
Франсуа это понял, еще когда выполнялись всякие формальности на границе. Совсем недавно, в дороге, казалось, всех объединяло одно желание проповедовать мир. Проповедовать так, как они понимали. А тут... Эта арка с гербом Союза Советских Социалистических Республик насторожила. Между участниками похода как бы пролегла незримая демаркационная линия... Ну да, здесь живут другие люди. Коммунисты. Теперь коммунисты есть в каждой стране, а здесь - победившие коммунисты.
Кому не нравится, может повернуть назад. Взять билет на поезд или самолет: дело вкуса. И нечего улыбаться, когда тебе говорят (или пишут на плакатах, развешенных по городу): "Коммунизм - это мир!" "Этим белорусам, думал Франсуа, - пришлось защищать мир не только на митингах. А что вы скажете насчет аккуратных заборчиков, за которыми возвышаются небольшие каменные или деревянные обелиски, увенчанные пятиконечной звездой? Не слишком ли часто они попадаются на нашем пути?"
Франсуа молча глядел на темно-серую асфальтовую ленту дороги, окаймленную старыми, уже осыпанными позолотой березами и редкими, еще хранящими зелень дубами. За деревьями лежали поля в тихой грусти убранных хлебов. Два пастуха медленно перегоняли стадо через овраг, поросший низким кустарником. Где-то за бугром ворчал трактор, посылая в небо колечки сизого дыма. Все было тихо, покойно.
О чем думают попутчики?
Когда человек умолкает, трудно угадать ход его мыслей. Но нельзя же идти все время молча... Однако затевать какой-либо спор тоже не хотелось. Франсуа вообще не любил спорить, а только иногда бросал одно-два слова, как камешек в тихий пруд. Круги расходились сами, и Франсуа следил за ними со стороны.
- Не правда ли, - обратился он к американской миссис, которая всегда все знала лучше других, - вчера нас встретили гостеприимней, чем мы ожидали?
Миссис сразу пошла большими кругами.
- Все дело в том, - заявила она, - что смысл всякого гостеприимства не что иное, как желание парализовать в чужом враждебное себе. Коммунисты никогда не станут друзьями истинных пацифистов.
- В одном мы сходимся, что война - зло, - помедлив, заметил Франсуа.
- Да, но разве зло может быть справедливым или несправедливым, как они это считают?
- Мадам, они никогда не начинали первыми, а защищать свой дом, каждый скажет, - это справедливо... Тут проповедь не всегда...
- Странно, мосье Дьедокье, уж не считаете ли вы, что русские вовсе не нуждаются в нашем слове? - с легким раздражением сказала миссис, запрыгав на одной ноге - она пыталась вытряхнуть из туфли камешек, но потеряла равновесие, и Франсуа поддержал ее за локоть.
- Благодарю вас... Наше слово нужнее всего там...
- Где ему меньше всего верят... - сорвалось у Франсуа.
- Ах, вот оно что! - Миссис гордо вскинула голову в перышках.
- Давайте лучше споем их песню, - снова предложил бельгиец, покосившись на каноника.
Бельгиец был молод, силен. Вероятно, по этой причине казался беспечным и легкомысленным, к нему относились с улыбкой, но охотно откликались на его веселые затеи. Однако сейчас почему-то все промолчали.
А песня все же возникла. Она приплыла со стороны вместе с глухим рокотом трехтонки, поднявшись над ней на высоких девичьих голосах.
Пешеходы оживились, повернули плакаты в сторону накренившейся на обочине машины. Колонну обдало волной горькой пыли и запахом яблок. В кузове на ящиках сидели повязанные белыми платочками девушки и пели. Бельгиец помахал им рукой.
- Ой, девоньки! - вскрикнула сидевшая выше других. - То ж те, что из Америки вышли... Бачите, плакаты несут.
- Ага, "Мир"... То по-нашему, а по-немецки "Фриден"... И по-английски...
Машина остановилась метрах в трехстах впереди колонны. Из окна шоферской кабины высунулась голова в фуражке танкиста.
- Кому приспичило?
- Я стучал, - торопливо и немного заискивающе ответил старичок в аккуратной поддевке. Он сидел, укрывшись от ветра, в углу кузова, а теперь взобрался на ящик.
- Один момент, на туристах почин сделаем.
Старичок быстро развязал зажатый между ногами мешок, достал небольшое, подшитое полотном решето, сыпанул в него яблоки.
- Нехай попробуют, господа хорошие, наш советский ранет...
Шофер ступил на подножку машины и, сдвинув на лоб фуражку, посмотрел на приближающуюся колонну.
- Почин, говоришь?
- А как же... - хихикнул старик, - без почина не баба, а дивчина. Упустишь - не догонишь, вся коммерция кувырком.
Он торопился, укладывая яблоки красными бочками кверху. Подхватил упавшее, хукнул, потер о полу поддевки, протянул решето.
- Подержи, хлопец, подсоби.
