Вскоре на столе не было свободного места, и высокую бутылку, которую немец вытянул за горлышко, пришлось ставить на пол.
— Это очень редкое вино, — сказал он. — Ручаюсь, что такого в вашей России вы ни разу не пробовали.
Четверть часа они ели и молчали. Какой-то господин чиновничьего вида, при галстуке, с серебристым кейсом, сунулся было в купе, но престарелая чета так дружно напустилась на него, что тот ретировался, недоуменно пожимая плечами.
Обстановка была самая доброжелательная, и постепенно разгоравшаяся беседа получалась непринужденной и откровенной. Спать Сергею совсем расхотелось, наоборот, возникло странное нетерпеливое желание сейчас же, все как есть, объяснить этим хорошим и внимательным людям.
— Широкую коллективистскую душу русского человека пытаются уложить в прокрустово ложе индивидуализма, — говорил он. — Это бессмысленно в отношении русских и крайне вредно для всего человечества. Коллективизм — не выдумка праздных умов. Способность создавать коллектив и жить в нем — это то, что отличает гомо сапиенс…
— Вы — коммунист? — перебила его фрау.
— Я не комунист, но я знаю, что современная цивилизация, отравленная индивидуализмом, обречена. Человеку придется научиться ограничивать свои непомерно раздутые потребности и довольствоваться малым, иначе он погибнет из-за нехватки сырья, энергии, чистого воздуха, воды. Погибнет от расслабленности, праздности, неумения принимать интересы ближнего как свои. Я называю это "болезнью неандертальца". Неандерталец — "человек умелый" господствовал на планете триста тысяч лет. Потом, около сорока тысячелетий назад, появился кроманьонец — "гомо сапиенс" — "человек разумный", отличавшийся от неандертальца лишь тем, что у него были более развиты лобные доли мозга. Знаете, что это такое? Именно они, лобные доли мозга, контролируют поведение человека. Это сдерживающие центры, заставляющие подчиняться воле коллектива. Десяток дисциплинированных кроманьонцев без труда разгонял сотню не умеющих сдерживать себя неандертальцев. В голодную пору кроманьонцы выживали благодаря запасам, которые они оставляли на черный день. Сорок тысяч лет назад человек стал таким, как мы. Между нами и ими ученые не находят никаких биологических различий. Пока не находят. Но развиваемый современной цивилизацией индивидуализм, убивающий коллективистские начала, может привести к биологическим изменениям и вернуть род человеческий на стадию неандертальства…
"Господи, что это со мной? Зачем я все это говорю?" — порой мелькало в голове у Сергея. Точнее, не в голове, а где-то поверх нее, не затрагивая упрямого убеждения в крайней необходимости высказать милым, терпеливым слушателям все это, сто раз продуманное, выношенное, сокровенное.
— Вы куда сейчас едете? — Добрый господин вежливо прервал его разглагольствования.
— Вы думаете, я один это понимаю? — неостановимо несло Сергея. — Очень многие в России видят гибельность пути, на который толкают страну демагоги, путаники, эгоисты, враги рода человеческого…
Он вдруг осознал, что его именно несет. Прямо-таки какой-то словесный понос, нет сил удержаться, замолчать хоть на миг. Так бы все и выложил в подробностях о своих раздумьях, о тайном задании, даже об Эмке…
Об Эмке?! У него хватило сил сдержать себя. Рассказывать об Эмке даже и очень хорошим людям он никак не мог.
Но надо, надо, надо!.. Говорить нельзя и не говорить сил нет. Слова вылетали изо рта помимо его воли, едва поспевая за нетерпеливыми мыслями. И он усилием воли, доставившим почти физическую боль, переключил свое речевое извержение на тему, которую не единожды излагал друзьям и готов был излагать вновь.
— Историки укладывают нашу цивилизацию во временные рамки, обозначенные в Библии, — семь тысяч лет. Но история человека нашего типа началась сорок тысячелетий назад. Отчего же у историков такое пристрастие к библейским срокам? Не оттого ли, что они зомбированы Библией, а точнее, Ветхим Заветом, этим апологетом индивидуализма и рабства, а если социального равенства, то узко национального, то есть национал-социализма…
— Еще раз извините, — услышал он голос доброй фрау, прозвучавший глухо, как сквозь вату. — Расскажите, пожалуйста о вашей России, о себе, о том, что вас привело в Германию…
— Я и говорю о России, о ее исторической миссии спасти для человечества самое главное достояние цивилизации — коллективизм…
"Говори, говори! — бился в голове приказ, идущий откуда-то из глубин подсознания. Будто в голове сидел кто-то и подсказывал. — Не давай им спрашивать, задавать вопросы".
— Пчела, даже имеющая вдоволь корма, погибает вне роя. Потому что рой — это не простое скопление одиночек, а единый живой организм. И человек вне общины обречен. Эта истина оплачена бесчисленными жертвами тысяч и тысяч поколений. Общинный строй далекого дорабовладельческого прошлого, который зомбированные историки презрительно именуют первобытным, для рода гомо сапиенсов был и остается единственно возможным… Но любой организм не гарантирован от болезней. Для человечества наиболее опасной оказалась наследственная болезнь индивидуализма, породившая раковую опухоль рабство. Вот уже много веков общинное человечество борется с этой болезнью, но рецидивы ее проявляются вновь и вновь под видом разных социально-экономических форм — рабовладельческого строя, феодального, капиталистического. Социализм — не исключение из этого ряда. Во всяком случае, та его форма, какая была навязана России…
У каждой болезни свои носители. У болезни неандертальства — это идеологии, оправдывающие неравенство, богоизбранность, насилие.
Разгром советской империи преследовал цели деколлективизации и денационализации. Но воинствующий индивидуализм в России не пройдет. Русский народ, может быть, больше, чем какой-либо другой, обладает иммунитетом против "болезни неандертальства"…
Да, мировая цивилизация — в жесточайшем кризисе. О нем предупреждал еще великий провидец Нострадамус. Но тот же Нострадамус писал о спасительной миссии России в ХХI веке…
— Что с вами, очнитесь!..
Кто-то тряс его за плечо. Голос знакомый, но другой, не тех добрых попутчиков, для которых он с таким нетерпением говорил все это.
— Нет, нет, это только для вас, — говорил Сергей. То ли говорил, то ли думал. — Не следует всем демонстрировать сокровища своих знаний и чувств… Нужны не слова, а дела. Чтобы погасить эпидемию чумы, надо отстреливать крыс. Заразу не ликвидировать елеем молитв, а только ядовитой карболкой. Твое знание должно служить тебе, а не твоему врагу. Не спеши оповещать всех подряд, что ты понял на самом деле. Оглядись и трижды подумай, подумай и трижды оглядись. Самое сильное оружие используй в самый нужный момент. Оно лишь тогда эффективно, когда враг о нем не знает…
— Ясное дело, — опять услышал он знакомый голос. — Зачем же всем знать?
— Что-то я не то говорю? — наконец опомнился Сергей.
— Это уж точно. Не то, что надо.
Теперь он разглядел, что перед ним не добрая фрау, не сердитый, но столь же добрый господин, а тот самый рыжебородый игрок, с которым познакомился в Гамбурге.
— Ты… как тут оказался?
— Еду вот. Думаю, что мы с вами все же сговоримся и сделаем неплохой бизнес. Я буду ходить, присматривать пузатенькие игровые автоматы, а потом вы…
— Что "мы"?! — Нервы были, как струны. И еще было ощущение переполненности. Казалось, если не выскажется до конца, то лопнет. Но сейчас у него уже хватало сил сдерживать себя. — Что это со мной?
— Опоили. Есть такой наркотик, я слышал.
— Зачем?
— Ясно зачем. Хотели узнать про ваши секреты.
— Про какие секреты?
— Игровые. Вы же вон как — р-раз, и полный карман монет.
Сергей засмеялся и сморщился от резкого приступа головной боли. Дурман проходил не без последствий.
За окном вагона горбились зеленые холмы и меж ними просматривалась панорама большого города.
— Где это мы?
— Подъезжаем к Штутгарту.
— Мне же сходить! — вскинулся Сергей.
