— Я вас больше ждал! — нервно выкрикнул следователь и кивнул на стул: садись, мол.

— Почта нынче не торопится, — сказал Мурзин. — Я выехал сразу, как получил повестку.

— Ну-ну, многозначительно произнес следователь и решительно, будто это были игральные карты, выкинул на стол чистые допросные листы.

И началось все то, что уже было: вопросы, предупреждения, опять вопросы.

— Что между вами было?

— Ничего. Сидели, разговаривали. Выпили, конечно, не без этого.

— Много?

— Что много?

— Выпили сколько? Там были две бутылки, только початые. Где остальные?

— Какие остальные?

— Не хотите же вы сказать, что только это и выпили? На тхоих-то мужиков? Бхосьте, товахищ, э-э…гхажданин Мухзин.

Следователь безбожно картавил.

— Старые друзья. Поговорить, повспоминать, вот главное-то.

— О чем вы говохили?

— Ну-у… разве все перескажешь.

— Пхидется, пхидется. Было убийство, вы не забыли?

— Ну, про жизнь говорили.

— Конкхетней, пожалуйста.

— Говорили о том, что Россию грабят, растлевают. Об этом теперь все говорят.

— Нет, не все! — с вызовом сказал следователь.

— Кроме разве тех, кто живет в раю, а не на грешной земле.

— Не знаю, не знаю. Вон хынок чехез дохогу. Чего только нет. А ханьше — пустые пхилавки.

— А вам не приходило в голову, что было бы, если бы раньше власти додумались повсеместно увеличить цены, скажем, в десять раз, а зарплату оставить прежней?

Следователь растерянно уставился на Мурзина. Похоже, он и в самом деле не думал о таком варианте.

— А Михонов, убитый, хазделял вашу точку зхения?

Мурзин мысленно усмехнулся. Молодой следователь, молодой да ранний. Так уверовал в свою премудрость, что даже не замечает, что выдает версию, на которой, всего скорей, будет строить обвинение. И в милиции намекали на это: пьяная ссора, пьяная драка и… С пьянкой, правда, прокол получался: по полтораста граммов на мужика — разве это пьянка? А вот тема для спора убедительная. Вся Россия нынче переругалась. Мужья с женами, родители с детьми, бывшие народы-братья с другими народами-братьями…

— Отвечайте на вопхос.

— Я отвечаю. По-моему, мы нормально беседуем.

— Я вас не на беседу вызвал, а на допхос.

— Допрос свидетеля — это же все равно, что доверительное собеседование.

— Вы не свидетель, а подозхеваемый.

Сначала обдало жаром, потом холодом. Предполагал, что следствие не обойдет такой версии, но заявленная прямо, она возмутила. И только давняя привычка гасить свою гневливость удержала от резкостей.

— Тогда допрашивайте.

— Вы меня не учите!..

— Тогда я буду молчать.

Но молчание подозреваемого не устраивало следователя, и он сменил тон.

— Нет, вы хассказывайте. У вас жизнь за спиной, большой опыт, а у меня что!

И опять Мурзин усмехнулся. Наивен следователь, мальчишка. Неужели не понимает, что виден насквозь? Знает ведь, кем был собеседник. Что ж, раз желает разговора, пусть будет разговор.

— Неужели вы не понимаете, что происходит со страной?

Следователь сделал нетерпеливый жест.

— Я думаю, в вас говохит обида бывшего гэбиста.

— А отец Иоанн тоже был гэбистом?

— Кто? Фамилию, пожалуйста.

— Фамилию я не знаю. Его все зовут митрополитом Иоанном.

— Ах, этот. Он-то при чем?

— Он писал… дай бог памяти… "Мы боимся поверить, что все происходящее с нами не есть случайность или прихоть капризной истории, но целенаправленная попытка разрушить Россию любой ценой…" Вы кто по национальности?

— Это не имеет никакого значения.

— Как знать. "Не преуспев в попытках уничтожить Россию силой, нас цинично, расчетливо, подло толкают на путь духовного самоубийства". Это тоже отец Иоанн.

— Так, понятно.

— Да ничего вам не понятно…

Мурзин вдруг почувствовал усталость. Подумал, что возраст все-таки сказывается. Бывало, выдерживал такие долгие и тягостные беседы, что сам себе дивился. Мог сутками не спать и не есть, ночами выжидать, простаивать неподвижно под дождем и снегом, чего только не мог. Таких говорунов переговаривал, не теряя бодрости. А тут скис. Или это оттого, что понял: чем убежденнее говорит, тем больше у следователя версий. Вот ведь еще одной загорелся, подпадающей под 74-ю статью — разжигание межнациональной розни. Миронов — русский, Мурзин — тоже русский, но, судя по фамилии, всего скорей, с татарской примесью, а Маковецкий — наполовину еврей. В таком интернационале ссора, а затем и драка вполне вероятны. И орудие убийства подходит: карманная ракетница, игрушка, какие свободно продаются в охотничьих магазинах. Переделана под мелкокалиберный патрон? Но кто нынче не думает о самообороне?..

Кто-то за спиной Мурзина заглянул в дверь, спросил:

— Ты долго еще?

— Сейчас отпхавлю подозхеваемого.

Следователь достал из стола какую-то бумагу, принялся писать. А Мурзин глядел в окно и думал, что в электричках теперь, наверное, полно народа, что переделать все намеченное он сегодня едва ли успеет. Это же надо сначала доехать до Фрязина, узнать, что там у Сереги стряслось, потом к Кондратьеву, рассказать, обсудить, получить добро на действия Новикова в Германии. Потом опять ехать во Фрязино…

Снова скрипнула дверь, и тот же голос капризно потребовал:

— Выйди хоть на минуту.

Следователь положил ручку и встал. Подумав, убрал в стол бумаги.

— Посидите в кохидохе, — сказал Мурзину.

— Можно, я приду завтра? У меня масса дел…

— Нет!

Категоричность следователя насторожила. Выйдя в коридор, Мурзин прислонился к стене, огляделся. На длинной желтой скамье сидели люди: пенсионер с вызывающе нахмуренными бровями, двое ханыг, пожилая женщина с явно провинившимся в чем-то великовозрастным дитятей.

Стоять так ему скоро надоело, и он прошел в конец коридора, выглянул в торцевое окно. Внизу был двор, стояли служебные машины. Справа от окна находилась лестничная площадка, а слева была приоткрытая дверь, и кто-то там, за дверью, нервно с кем-то спорил.

— Мы же договорились…

— Не тохопись. Сейчас отпхавлю подозхеваемого в СИЗО и схазу поедем.

Мурзин подался к двери, прислушался. В следственный изолятор? Кого?

— Это же сколько провозишься? В другой раз не можешь?

— Не могу. Он далеко живет, когда надо, не дозовешься. Да и свехху звонили, пхосили постхоже. Убийство же. Лучшая меха пхесечения — содехжание под стхажей.

Интуиция в арсенале средств самозащиты Мурзина была не на последнем месте, и теперь она подтолкнула его к лестнице еще до того, как он обдумал свое положение. Лишь оказавшись во дворе, понял, что поступил правильно. Нельзя ему в СИЗО. Не мог он задерживаться не то что на дни, а и на часы.

Уже на полпути к железнодорожной станции он вдруг вспомнил фразу, оброненную следователем: "Сверху звонили, просили построже". Кто звонил? Зачем строгость? Даже если подозревают, разве недостаточно подписки о невыезде? Нет, тут что-то другое…

Теперь, обнаружив, что подозреваемый исчез, следователь, несомненно, решит: раз сбежал, значит, виноват. И непременно попытается задержать его. Где? Естественно, на железнодорожной станции. И найдет, пройдя по вагонам электрички. Можно бы уехать не на первой, а подождать до вечера, до ночи. Но не было у Мурзина времени — ждать. И он свернул в переулок, сделал крюк по улицам и вышел на шоссе, ведущее к Москве.

План созрел на ходу: дойти до бензоколонки, где всегда много машин, сговориться с каким-нибудь частником и таким образом добраться до Москвы. Сейчас это было можно, сейчас вид его не вызывал подозрений. Вот если бы он хоть день просидел в СИЗО, его, небритого, помятого, со специфическим казенным запахом, ни один частник не взял бы…

Увы, бензоколонка оказалась пустой: не было бензина, не было и машин. Мурзин вышел на шоссе, поднял руку. Легковушки проносились мимо, не останавляваясь. Грабежи на дорогах отучили водителей подбирать страждущих.

Из-за леса докатилось ворчание грома, и Мурзин всерьез обеспокоился. Попасть под дождь было бы катастрофой: кто возьмет мокрого? Надо было возвращаться на станцию.