- Ладно, ладно, - улыбнулась Фроська. - Вы едалека не заезжайте. Садитесь-ка. По этому случаю.
Дед торопливо стянул фуражку и боком уселся к столу.
- Мы вот про любовь гутарим.
- А-а... это дело, - вздохнул дед. - Перцовая-то из самогона, что у Макарихи брала?
- Угадали, - смеялась Фроська, наливая ему перцовки. - Вы, дедушка Антип, за версту, поди, чуете?
- Ешь тя клоп, - оживился старик. - Перепробовал всякую. А Макариха в этом деле стратег. Вот когда шибанул англицкий танк...
- Выпьем сперва. Гость-то устал с дороги, - перебила Фроська, глядя на Андрея.
- Меня Андреем Николаевичем зовут, - сказал он.
- А я все попытать хотела, да стеснение брало. Ну и со знакомством.
Дед Антип взял рюмку, и лицо его сразу обрело торжественность.
- Чтоб с войны повертались. Дюже оно... это... Ну, чтоб!
- Уж повертайтесь! - вздохнула Фроська, глядя на Андрея с какой-то затаенной тревогой, изогнув брови.
Андрей выпил, едва не задохнувшись от крепости перцовки. А молодая хозяйка опять с тревогой поглядела на него.
- Ну и присуха ты, Фроська, - засмеялся Антип, ладонью вытирая губы. Война ж, она это... Когда я англицкую танку шибанул, до этого осьмнадцать станичников из нее побили.
- А ране сказывали - двоих.
- Клади в ухо, что ныне говорю, - притопнул валенком дед. - Ползет, значит, вроде огромадной лягушки. И косит пулеметами. А чем взять ее?
Он взял налитую опять Фроськой рюмку и опрокинул в мохнатый рот.
- Как тут не заробеешь? А все молодняк ишо не обгулянный. И отец, Фроська, твой пребывал в его годах, - кивнул на Андрея дед. - Храбер, а тоже оробел.
- Так уж? - возразила Фроська.
- Откель тебе знать? Тебя и в мечтах ишо не производили. А я всех старше был. Жмутся, что сосунки ко мне. Вот и говорю: "Помирать, значит, мне легше, спробую-ка ее бомбой".
В окно тихонько застучали.
- Фрось, а на улицу выйдешь? - спросил девичий голос.
- Обойдетесь! - крикнула Фроська.
- Фрось, ты нам хоть деда Антипа вышли. Хоть про танк расскажет.
- Брысь, озорницы! - махнул рукой Антип. - Вот схожу из плетня лозину достану!
- А Никитична по хатам бегает, у солдаток вас ищет, - засмеялись там.
Дед беспокойно заерзал и оглянулся на дверь.
- Оно это... темнеет вроде. И жена ведь не танк, под нее бомбу не кинешь. Она враз скалку берет. Вот, будь ты неладная!
- Для храбрости еще одну, - наливая ему перцовки, усмехнулась Фроська.
- - Это какой храбрости? - запетушился дед. - У меня ее, храбрости-то, на цельный полк. Я ж не для храбрости выпиваю, а лечусь. Разную хворобу сгоняю.
- А чего ж Никитична скалку приспособила?
- Бабе энтого понятия не дано, - обрезал дед.
- Уж ли? - сощурила глаза Фроська. - Я помню, как вы куролесили по станице, когда чуть помоложе были. А Никитична слезами заливалась. Теперь она я берет свое.
- Нет у бабы главного понятия, - сказал дед. - Ить какая вредность? Ей токо б над мужиком верх забрать.
Оно и говорится: жена не бьет, а под свой нрав упрямством берет. А у мужика своя гордость. По той причине и куролесит. Оно это... клади в ухо, что говорю. Надо как жить? Дома-то уж власть бабья. А на людях не моги ее показывать. На людях власть мужику дай, почет ему оказывай. Тогда и лад будет. Оно и конь, если долго занузданный ходит, потом рвется на волю. А у тебя, Фроська, характер больно самостоятельный... Засиделся-то с вами.
Он торопливо выпил перцовку и, натянув фуражку, приподнял к околышку согнутую ладонь:
- Здравия желаю!
Фроська встала и закрыла на крючок дверь.
- Свет запаливать я не буду. На что он?
- Как хотите, - сказал Андрей.
На улице приглушенные девичьи голоса выводили "страдания":
Ухажеры на войне,
Что теперя делать мне?
Хоть не пой частушки,
Иди заместо пушки...
- Антип-то в молодости, сказывают, красив был, - проговорила Фроська. Много девок и вдов томились.
И теперь старушки, глядя на него, вздыхают. А Никитична тоже первая красавица на Задонье была. Еще когда девкой ходила, из-за нее шашками рубились.
- Смешной дед, - отозвался Андрей.
Фроська села на лавку возле Андрея. Щеки ее запунцовели, отрывисто дыша, она часто облизывала кончиком языка пересыхающие губы.
А в темноте улицы слышались девичьи голоса:
Растоплю я пылко печь,
Чтоб миленочка завлечь.
Девяносто лет ему,
Похрапеть буде кому...
- Тоскуют девки, - глядя на Андрея, будто слабеющим от какой-то жаркой истомы голосом сказала Фроська и потом, глубоко вздохнув, наклонилась, потирая крепкой маленькой ладонью свое подрагивающее колено. - Ой, захмелела я... Ночью тоска бывает смертная.
Днем-то на людях развеется, а ночью от себя никуда не уйдешь. И мало ведь надо бабе.
Она слегка придвинулась к нему с тихим, похожим на стон вздохом.
- Вы что суровый такой?
Андрей смотрел в ее потемневшие глаза, на чуть приоткрытые губы и видел другие глаза, расширенные, глубокие, как омут, и немного удивленные. И, сам не зная для чего, стал тихим голосом рассказывать про Ольгу. У него вдруг нашлись те простые, емкие для чувств слова, которые не мог высказать раньше.
Фроська слушала, наклонив голову и прижав ладони к щекам. А когда подняла голову, лицо ее было мокрым от слез.
- Да нешто есть такая любовь! Господи... Дура я, дура! Она ж не умерла?!
- Для меня всегда будет живой, - сказал Андрей. - И всегда буду искать.
- Ищите... Долго ищите, - беззвучные рыдания трясли губы Фроськи. - Я б за такую любовь всю жизнь до капельки отдала. О-ой! На что тогда и жизнь?
Она закусила губу и вскочила. Касаясь вытянутыми руками, точно слепая, стола, стенок, печки, Фроська ушла.
...В эту ночь Андрей долго не мог уснуть. От выпитой настойки приятно кружилась голова. Он думал об Ольге, и о Фроське, и о том, как завтра его встретят в полку.
За печкой, тоже без сна, ворочалась Фроська, шуршали тараканы, весело трещал сверчок.
Андрея разбудили петухи Фроська тихонько прошлепала босыми ногами в сени.
- Здравья желаю, Ефросинья Пантелеевна, - донесся в раскрытую дверь бодрый голос деда Антипа - Чего это вы рано ходите? - спросила Фроська Завсегда у меня в это время ломота... кха .. от поры, как танк англицкий шибанул. Перцовая-то, чай, У тебя в графинчике осталась?
- А Никитична где?
- Да с коровой. . Чего ты-то сумная? Иль не поладили?
- Вот, забирайте уж целую бутыль, - ответила Фроська.
- Кхэ, - удивился Антип. - И добрая ныне, как не бывало.
Андрей оделся, торопливо натянул сапоги. Когда он вышел, дед Антип уже исчез. Фроська чистила картошку.
- Доброе утро, - поздоровался он.
- Спали бы еще, - улыбнулась ему Фроська. - Я завтрак приготовлю.
Веки у нее напухли, а глаза были строгие, осветленные.
- Пора идти, Фрося, - сказал Андрей, накидывая шинель.
- Да как же? Не завтракая...
- Пора.
Вздохнув, она помолчала.
- Ну, доброго пути... И спасибо вам!
- За что? - удивился он.
- За любовь вашу... Плакала всю ночь. И теперь светло, чисто во мне. Глупые мы бабы. Знать, любовьто и делает жизнь красивой.
Андрей попрощался с ней, вышел на улицу. От соседней хаты сгорбленная, маленькая старушка вела корову. В руке у нее была клюка, рот провалился, и горбатый нос клювом торчал на кривом сморщенном лице.
"Это, видно, и есть Никитична, - улыбнулся про себя Андрей. - Первая красавица в Задонье, из-за которой на шашках рубились".
Он прошагал километра два от села по дороге, когда увидел грузовик. Новенькая трехтонка мчалась с бешеной скоростью, и шофер затормозил так, что ее кинуло в сторону. Над бортом кузова мелькнула рыжая голова Лютикова, из кабины выпрыгнул Самсонов.
- Мы за ним, а он тут. Ну, жив, философ?! Дай-ка обниму тебя. Говорил ведь, что еще повоюем.
