Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Еще один сильный взрыв тряхнул стены пакгауза, отвлек внимание от профессора. Кто-то вскочил и начал бить кулаками в толстые, закованные железом двери. Но с той стороны к дверям никто не подходил.

- У каждого свое, - говорил коммерсант. - Мне бояться нечего. Коммерция - это принцип. Живи и давай жить другим, как они желают. Без насилия. Кто сумел, тот больше съел. Игра ума, ловкости.

- То есть никаких принципов, - заметил профессор. - И все преподносится как достижения ума.

V

Шум в пакгаузе медленно стихал. Заключенные успокаивались, как всегда успокаиваются люди, если крики не дают ответного результата.

- А позвольте узнать, - спросил торговец, - чьи же косточки были в мешке?

- Возможно, нашего с вами пращура, убитого тысяч двадцать лет назад, ответил профессор. - Тоже, видите ли, было сражение. Разумеется, не столь грандиозное, как теперь, и дрались каменными топорами. Но для науки это не имеет значения.

- А для него-то значение имело, - ехидно сказал торговец.

- Каждый видит события через призму доступных ему понятий. Ни больше ни меньше...

- И как, пардон, вы их видите? Мы тоже интересуемся, так сказать, главным образом, за что ученым денежки платят.

- Теоретически вы разумный человек, - вздохнул профессор, - но много ли знаете о самом себе? Да, самое глубокое заблуждение в том, что люди не признают ограниченности своего ума.

Коммерсант лишь усмехнулся и, раскрыв саквояж, начал доставать помидоры, а мятой салфеткой аккуратно прикрыл грудь.

- Все эти теории не для меня. Я уважаю иные косточки! Из шашлыка. А к ним белое вино и антураж:

хрупкие дамочки с миленькими ямочками. Бывало, захожу в ресторан, официант уже с подносом встречает:

рюмочка вспотевшая... закуска а ля фуршет... Понимает, стервец, что тридцатку выдам... "Какой столик накрыть, Аполлон Витальевич?.. Осетринка для вас будет и шашлычок по-карски..." Вот жизнь! А эти теории. Ха! Мне плевать, что будет через двадцать тысяч лет. Даже не возражаю, если некий тип сложит мои косточки в мешок и сочинит про них байку - ему тоже надо кормиться... Мой папа имел оптовую торговлю.

Он говорил: кто платит, тот заказывает музыку. Но у него все реквизировали, а чтобы не возмущался, поставили к стенке. Тогда я усвоил второе: кто сильнее, тот прав, и своя рубашка ближе к телу.

- Понятие "мое" весьма относительно, - возразил профессор.

- Опять умная теория, - вздохнул коммерсант. - Придет дурак, стукнет вас по голове, и ни от каких теорий следа не останется. Жизнь весела тем, что мы берем из нее опыт по собственному вкусу. Вот был, так сказать, один пророк, свою теорию выдумал. А затем верные последователи его снова начали колотить друг друга, чтобы доказать, кто больше истинный, а кто отступник. Натура в теорию никак не укладывается.

Долговязый уголовник в рваном пиджаке, надетом на исцарапанное тело, жадно оглядывал хлеб и помидоры, которые с аппетитом уничтожал, говоря это, сын оптовика.

Вытащив колоду мятых карт, уголовник хлопнул ею по ладони:

- Сыграем?

- Э-э! - отмахнулся торговец. - Знаю... Карты, наверное, меченые. И на что с вами, принц, играть?

- Можно без карт, а то скука.

- Это как же без карт? - заинтересовался тот.

- В дурака, - сказал уголовник, лениво расчесывая грудь. - Один, значит, ложит на кон хлеб... Честная игра.

Коммерсант отломил горбушку хлеба.

- Ну и дальше как?

- Дальше.. У тебя в узелке сало есть? - спросил уголовник у толстолицего.

- Малость есть, - осторожно сказал тот, зажимая узелок в широких ладонях.

- Сало дороже хлеба. Крой!

- Гляди-ка, верно, - засмеялся тот и, достав из узелка тонкий ломтик сала, накрыл хлеб. - Теперь что?

- Теперь моя очередь. У меня крыть нечем... Значит, принимаю, долговязый схватил бутерброд грязными пальцами и тут же надкусил его.

- За это, милостивый государь, бьют! - возмутился коммерсант.

- Честная игра! - под хохот уголовников отвечал долговязый. - Я дурак, выходит. Закон!

- Ну-ка, покажи карты, - сказал коммерсант. Он взял колоду, ловко перетасовал ее и что-то шепнул уголовнику.

- Закон! - ответил тот, взглянув на профессора. - Играю.

Выложив на саквояж три яйца, коммерстант щелчком скинул одну карту.

- Даю!

- Еще.

Профессор тоже с любопытством наблюдал за игрой.

- Восьмерка.. Перебор! - сказал долговязый, бросив карты, и повернулся к профессору: - Сымай, пахан, клифт.

- Не понимаю вас, молодой человек, - удивился тот.

- Тюжурку, говорят, сымай. Проиграна!

- Я ведь не играл!

- Проиграна. Закон!

- Нет, позвольте.

И, как бы надеясь, что вступятся другие, профессор обвел арестантов глазами.

Торговец перетасовывал карты, лишь щеки раздулись от внутреннего смеха, и мелко подрагивали губы.

- Сымай, сымай! - повторил долговязый. - Нежно уговариваю. А то и по кумполу.

Профессор начал медленно расстегивать пуговицы.

И вид этих дрожащих восковых стариковских пальцев будто изнутри толкнул Волкова. Он вскочил, сжимая кулаки, и хрипло проговорил в лицо долговязому:

- Отойди!

- Ты что? - глаза парня стали как узкие щелочки. - Ты что, малый! Блямбу хочешь?

- Отойди! - громче повторил Волков. Он чувствовал, что должен растратить захлестнувшее его бешенство, и не думал больше ни о чем. Вскочили с места и другие уголовники, загородив коммерсанта. В руку долговязому сунули тяжелый шкворень.

- Дай ему, Лапоть!

- Умой фраера.

- Отойди! - неожиданно сквозь зубы тихо процедил бритоголовый, даже не повернув головы.

- Ты что, Рыба?.. Я же проиграл! - удивился долговязый.

- Сказано, - лишь веки бритоголового чуть-чуть приподнялись, и шпану точно сдуло. - У него вышка.

Не твой закон...

- А-а, - протянул, отступая, Лапоть.

- Саквояж, - вдруг испуганно закричал коммерсант. - Украли! Жулики, мазепы!

Профессор, еще больше растерянный, качал головой, двигал бровями и машинально застегивал свою тужурку.

- Что это означает... м-м... вышка? - спросил он.

- То самое, - ответил коммерсант, - что сделали моему папочке, когда вывели к стенке.

Несколько снарядов разорвались совсем близко от пакгауза.

"Ну! - думал Волков, еще полный того неизрасходованного бешенства, отчего ноги и руки у него тряслись. - Ну, бей сюда. Бей!"

И вместе с надеждой, что какой-нибудь снаряд разнесет пакгауз, что можно будет вырваться на свободу, драться там и погибнуть в бою, шевелилась иная, насмешливая мысль, что в любом положении человек еще надеется на какое-то чудо, а чудес все-таки не бывает, и люди поэтому обманывают себя чаще, чем других.

В отдалении протрещал пулемет, щелкали винтовочные выстрелы. Не понимая, что происходит, все затихли, слушая глухой угрожающий рев, доносившийся теперь снаружи.

VI

Коммерсант передвинул ящик, встал на него и дотянулся к зарешеченному окну.

- Мадам! - крикнул он. - Позвольте спросить.

- Чего тебе? - ответил женский голос.

- Мадам, где стреляют?

- Так немец подходит.

- Далеко еще?

- С неба ты свалился? Отрезанные мы... Чего там сидишь?

- Проходи! - донесся грубый окрик часового.

- Так спрашивают.

- Проходи, а то стрельну. Бандюги это, арестованные.

- Господи Иисусе! - воскликнула женщина.

Коммерсант прыгнул с ящика.

- Да-а, - выдохнул он.

- Что же теперь? - удивленно проговорил самогонщик.

- Теперь гражданину прокурору не до нас. А у меня еще чемодан стибрили. Вот паскуды!

Затихли все разговоры. Волков не пытался размышлять над случившимся, испытывая тот предел, когда мозг отказывается что-либо переварить и требует успокоенности. А вместе с тем какая-то напряженность внимания позволяла улавливать то, на что никогда бы раньше просто не обратил внимания. Он заметил, что и коммерсант нервничает, заметил, как, быстро ощупав ногу под коленом, тот прикрыл веки и, делая равнодушным лицо, внимательно прислушивается ко всему происходившему за стенками пакгауза. Самогонщик торопливо и без аппетита заглатывал сало, видимо, решив съесть все, так как неизвестно, что будет в следующую минуту.

55
{"b":"37659","o":1}