Элона увидела пластырь, которым залепили рану.
- Что это, Густав?
- Русский осколок... Ерунда!
- Ты ранен и молчал? - Элона податливо, как бы вдруг обессилев, припала к нему. - О Густав... какой ты сильный!..
Закрыв ей губы долгим поцелуем, он увлек ее вниз...
- Ой, - резко дернулась Элона, - мне больно!
- Где?
Оказалось, что колодка медали углом впилась ей в бок.
- Это почти боевое ранение, - утешал Густав, думая про себя: "Черт бы забрал эту медаль!"
Когда Элона снова обхватила руками его шею, поблизости шаркнули в траве чьи-то ноги. Густав задрожал от ярости. Он приподнялся, увидел невысокого человека с тростью.
- Убирайся, идиот! - проговорил он.
- Что?
- Исчезни, кретин с мозгами осла! - прорычал Густав.
- Хулиган! - взвизгнул тот, стараясь разглядеть, кто лежит на земле. Элона съежилась, подобрав ноги.
И Густав, заслоняя ее, вскочил.
Незнакомец испуганно поднял трость. Фронтовой опыт вызвал мгновенную реакцию у Густава. Хорошо изученным приемом отбив трость, он другим кулаком угодил в челюсть. Громко лязгнули зубы незнакомца, и тело его рухнуло на соседний куст. Затем, как-то жалобно скуля, тот уполз, а из темноты раздался вопль:
- Полицейский!..
- Я же говорил, убирайся... Вот скотина!
- Это мой отец...
- Что? - оторопел Густав.
- Да... Наверное, ходил искать меня.
- Ну дьявольщина, - Густав стиснул зубы, чтобы не расхохотаться. Ловко мы познакомились. А полицию он вызовет. Надо поскорее удирать...
Домой Густав шел в мрачном настроении. Хотя дали отбой тревоги, улицы были пустынны. Насвистывая мелодию песенки о бравом солдате, он думал, что Элона при всей ее пылкости лишь заурядная, глупая самочка.
Он испытывал теперь какое-то раздражение, вспоминая ее худые ноги, точно был обманут в своих лучших чувствах. Успокаивал себя Густав мыслью, что действительность редко соответствует ожиданиям. И почему-то влился на Паулу. С Паулой все было иначе, она умела каждый раз делать так, будто для нее это впервые и она тоже мучается своей недоступностью, а, в конце концов, творит великое благодеяние для него. Паула, наверное, хорошо знает, что вся прелесть в достижении результата. И еще он думал о волнующе-мраморных бедрах Нонны.
"А папа Элоны, должно быть, все ругается и делает примочки, усмехнулся он. - Что ж, министерство пропаганды хорошо трудится над воспитанием решительности у солдат".
Эти мысли развеселили его. Посмеиваясь, Густав быстро взбежал по крутой лестнице. Едва он тронул звонок, как дверь распахнулась. Перед ним стоял незнакомый широкоплечий верзила. Из темноты лестничной клетки выступила еще одна фигура.
- Не шуметь! Служба государственной безопасности.
Еще непонятный, удушливый страх овладел Густавом.
- Входи... Быстро! - приказал этот человек.
Отец сидел у двери, понурившийся и бледный. Двое копались в рукописях. И еще один стоял лицом к шкафу.
- В чем дело?
- Видишь ли, мой мальчик... - начал отец.
- Молчать! - крикнул высокий блондин, швыряя рукопись на пол.
- Обыскать его, унтерштурмфюрер? - кивая на Густава, сказал тот, который открыл дверь.
- Оружие есть? - спросил у Густава блондин.
- Нет.
- Вам знаком этот тип? - указал он на человека, стоящего у шкафа. Покажи личико. Быстро!
Человек неторопливо и сутулясь обернулся. Густав рассмотрел худое, желтое лицо, заплывшее синяком у переносицы.
- Нет, первый раз вижу...
Человек шевельнул разбитыми губами, намереваясь что-то сказать.
- Молчать! - рявкнул унтерштурмфюрер. - Ну-ка, скажи теперь, кто ты?
- Я человек прежде всего, - медленно выговорил тот.
- Ты дерьмо! - заорал унтерштурмфюрер. - Жалкий трус, если скрываешься от армии. Государство предоставило возможность отличиться...
- Человек и его совесть выше доктрин государства, - прошевелил тот губами.
- Ну, я покажу тебе... Будешь лизать мои сапоги!
Марш вниз!.. Едем!
В машине Густаву не дали поговорить с отцом.
А когда заехали в узкий двор серого здания, напоминающий мрачный колодец, его вывели первым. Окна нижних этажей были забраны решетками.
- Иди за мной, - приказал Густаву унтерштурмфюрер.
Через длинный, ярко освещенный коридор, где шаги звучали, как по могильным плитам, они вышли к лестнице и свернули в боковую часть здания. Тут им повстречались два эсэсовца.
- ...Зимой мертвые не воняют, а сейчас никак не управлюсь, - говорил один из них так, будто речь шла о скоропортящихся фруктах. - Еще хоть пять тонн известки добавь...
- Сюда! - унтерштурмфюрер показал Густаву на дверь кабинета. В приемной стучала на машинке пожилая женщина. И все здесь напоминало канцелярию солидной торговой или промышленной фирмы: бухгалтерские журналы, кофейник и чашки, диаграммы на стене. Густаву пришлось долго ждать.
"Что же случилось? - размышлял он. - Вот откуда был запах дыма сигарет... Этот человек, наверное, прятался в темной кладовке. А с какой целью? Зачем отец впутался?.."
Наконец глухо прогремел звонок. Молчаливая секретарша кивнула Густаву. В кабинете с вылинявшими обоями низкорослый тонкогубый штурмбанфюрер указал Густаву на стул. Затем он бросил в рот какую-то таблетку, отошел к столику, на котором стоял графин, и налил в стакан воды. Волосы штурмбанфюрера были тщательно уложены на косой пробор, а на затылке светилась лысина.
- Ну, Зиг, - спросил он, - вы, разумеется, ничего не знаете?
- Да, штурмбанфюрер. Я недавно приехал...
- Ваш отец просто наивный либерал. Из него еще не выветрился этот дух. А Мейер пользовался его добротой.
- Мейер?.. Простите, штурмбанфюрер. Я вспомнил, что Мейер когда-то был ассистентом отца. Да, теперь я вспомнил...
- Отлично, Зиг, - штурмбанфюрер посмотрел на унтерштурмфюрера и кивнул ему. - В честности фронтовика я не сомневался. Мы хорошо знали, где прячется этот Мейер. Только ваш наивный отец думал иное. Каждый человек и мысли его у нас под увеличительным стеклом... Ну хорошо. Не беспокойтесь за отца. Мы караем, но и воспитываем. Подержим его до утра, чтобы мозги встали на то место, где им следует быть. Он замечательный специалист, а специалисты нужны рейху. Вы свободны, унтер-офицер. Хочется ведь немного развлечься, а?
На улицу вышел Густав с таким чувством, будто вылез из какой-то холодной, вязкой ямы.
"Ну и денек! Выпустят ли еще утром отца? - размышлял он. - И что я могу сделать? Что такое право вообще? Каждый человек и мысли его под увеличительным стеклом, говорит штурмбанфюрер. А есть отец, противящийся жестокости, и Мейер с наивной верой в человека, и обер-лейтенант Винер, думающий о смысле борьбы, и Тимме, ни в чем не сомневающийся. Какой-то сумбур... И завтра мне ехать на фронт".
Он стоял перед цветным плакатом, который изображал довольную семью. "Фюрер заботится о нас", - гласила броская надпись.
XXV
Где-то далеко едва слышно погромыхивал фронт.
Измученные маршем по лесному бездорожью курсанты тащили на себе раненых.
"Все устали, - думал Андрей. - Придется остановиться..."
Солодяжников шагал рядом. Лицо его было угрюмоспокойным, как у человека, осознавшего неумолимость хода событий, где он сам ничего не может изменить.
Младший лейтенант Крошка нес тяжелый немецкий пулемет, а свободной рукой держал угол плащ-палатки, на которой тащили раненного в грудь курсанта.
- Ты не стони, Ламочкин, - хрипловатым ровным голосом внушал он. - Это еще ничего. Хуже, когда в голову или в живот.
Лютиков негромко рассказывал курсантам о том, как недавно ходили по вражеским тылам. В его пересказе это было очень героично и весело, а обстановка вырисовывалась гораздо хуже, чем сейчас.
- ..."Мессеры" чуть зад не брили, танки кругом, а у нас деликатес в мешке: коньяк, что Наполеон лакал ср своими графами, цыпленки под соусом... И гауптмана живьем волокем. Во что было!..
