- А я посмотрю Берлин, - сказал Густав.
XVIII
- Густав?.. Мой бог!
- Добрый вечер, Паула.
- Ты один? - голос у нее был тихий, но вместе с тем напряженно-растерянный.
- Да. - Густав разглядывал ее тонкое, нервно-подвижное смуглое лицо, как бы окутанное дымкой светлых волос. Никогда и не думал он, что Паула может стать такой элегантной. Голубовато-серый костюм с фиолетовыми жилками плотно облегал худощавую, высокую фигуру Паулы, точно продолжая линии длинной шеи и подчеркивая высокий бюст.
Веранда дома Крюгеров была обращена к озеру.
И за плечами Паулы темнела гладь воды, окруженная соснами.
- Как неожиданно... А я хотела уйти. На Глинике [Озеро под Берлином.] будет интересно, - проговорила она. - Что с твоей рукой?
- Это пустяк.
- Конечно, Рихард передал записку. Он шлет письма через день и советует, как вести хозяйство.
- Рихард убит.
Брови Паулы дрогнули, а улыбка, точно она ее медленно проглатывала, сходила с губ. В призрачном вечернем свете шея и лицо ее, казалось, начали леденеть, источать холодок. И зеленоватые глаза тоже стали прозрачно-холодными.
- Так не шутят, Густав.
Густав молчал... Паула опустилась в шезлонг, медленно достала сигарету из расшитой бисером сумочки Теперь он видел ее длинные ноги, где чуть выше левой коленки была хорошо знакомая родинка. Густав отчетливо вспомнил, как познакомился с ней...
Он уплыл далеко от берега на этом озере и заметит голову. Девушка захлебывалась. Когда он подплыл, она схватилась за его шею. Густав растер ей сведенную судорогой ногу.
"Ого! - проговорил он тогда. - И с такими ножками вы решили утонуть?"
Мокрой ладонью незнакомка вдруг больно хлестнула его по щеке. Густав разозлился, поплыл от нее к берегу Она плыла рядом. Так же рядом легла на пустынном пляже. Густав долго молчал, и она сама заговорила:
"Меня зовут Паула... А вы не из породы каменных людей?"
"Знаете ли, - ответил Густав, - у меня свойство хамелеона. Если рядом что-то холодное, то и я делаюсь камнем". И опять заработал пощечину. "Черт возьми! - крикнул он. - Это вам не пройдет". Обхватив девушку, он старался поцеловать ее. Она вырывалась, колотила его по спине и сама нашла его губы...
Теперь Паула отчужденно, холодно смотрела на него.
- Как это было с Рихардом, тебя интересует? - спросил Густав.
- Он что-нибудь узнал? Узнал, что я и ты...
- Нет, - сказал Густав и одновременно подумал:
"Вон что ее беспокоит - мещанская добродетель".
- Бедный Рихард!
- Что же делать? - проговорил Густав. - Будущего не угадаешь... Ты выбрала Рихарда...
- Выбрала?! Но разве ты удерживал меня? - Она щелкнула зажигалкой-пистолетиком, и глаза ее стали розовато-злыми, а в уголках под веками блеснули слезы.
- Рихард любил тебя, - сказал Густав. - А он был моим другом...
"Я вру, и она знает, что вру, - неожиданно подумал он. - Свою расчетливость люди непременно хотят прикрыть великодушием или какими-то неизбежными обстоятельствами ".
Злясь уже на себя, он с неприкрытой жестокостью начал говорить о том, как танк раздавил ступни ног Рихарда, а потом русский солдат еще воткнул ему штык в горло. Густаву хотелось, чтобы она завыла от ужаса, чтобы поняла, как ему чудом довелось уцелеть.
- Не надо, Густав... Хватит, - шептала она, заслоняя глаза ладонью. - О чем Рихард говорил перед этим?
- О коровах... Говорил, надо часть коров осенью продать, и это зимой даст выгоду на кормах, - усмехнулся Густав. - И еще говорил, что хорошо тебя знает.
Ему даже не приходило в голову беспокоиться о верности жены...
- Если тебе хочется показать, каким умеешь быть грубым, то я это знаю, - сказала Паула тихо и так, что Густав осекся. - Рихард был со мной счастлив. Если человеку дают счастье, неважно ведь, что за этим: искренность или обман. Это значит много только для женщины, когда она любит. Нам всегда приходится думать и о будущем...
- Хм, - пробормотал Густав.
Лицо этой новой для него Паулы как бы заранее воспрещало дерзить. Да и знал ли вообще он Паулу?
Знал когда-то лишь тело и находился в присущем для многих заблуждении, что постиг все. Их роли явно переменились: тогда он смеялся над ее грубыми манерами, а сейчас она с холодной вежливостью отчитала его.
Он испытал вдруг горечь невозвратимого. А опыт всегда толкает человека к размышлению.
- На фронте смерть - обычное дело, - сказал Густав. - Вместо Рихарда мог быть я. Правда, каждый уверен, что именно его не зацепит - без этой уверенности трудно воевать. И мы там грубеем. Не так-то легко говорить мне о Рихарде. Но это случилось. Прошедшего нельзя изменить. Оно лишь накладывает отпечаток на нас, делает нас умнее или глупее, а жизнь продолжается.
Паула ответила кивком, деловито морща лоб и раздувая тонкие ноздри. Затем она встала.
- Я не из слабонервных, Густав... Но все как-то сразу. И я уже вдова...
- Какие сигареты у тебя? - спросил он.
- Что?
- Сигареты?
- А-а... Это "Райх"... Пожалуйста, кури.
- Нет, спасибо. Я ведь не курю.
Запах дыма напомнил Густаву то, что казалось непонятно-чужим дома, пока разговаривал с отцом. Там был этот запах. Кто-то курил перед самым его приходом, и отец долго не открывал дверь, наверное, выпроводил гостя черным ходом. Женщина?.. И очевидно, молодая, если курит. Старик здорово растерялся, а потом эта философская беседа...
Повернув голову, Паула смотрела на озеро. У берега началось факельное шествие. В темной воде отражались сотни зыбких огней. Легковые машины и автобусы съезжались к пляжу.
Над Берлином вдруг полыхнули цветным ковром сотни ракет, гулом прокатился артиллерийский залп.
- Что такое? - вздрогнул Густав.
- Салют, - не двигаясь, ответила Паула. - Заняли большой русский город...
О чем думала Паула, какие мысли вызвало сообщение о гибели Рихарда? По ее невыразительным сейчас, как бы остановившимся глазам нельзя было угадать.
- Я не стану вдовой из плохой мелодрамы, - тихо, дрогнувшим голосом сказала Паула. - Нет... В такое время нельзя и женщинам проявлять слабость... Надо быть твердой!.. Идем к озеру.
У приземистого коровника Густав заметил женщин.
- Иностранная рабочая сила?
- Ленивые полячки, грязные француженки, - уронила Паула брезгливым и тихим голосом. - Рихард не хотел, чтобы здесь работали мужчины. Я все делала так, как он хотел.
- А чем еще занимаешься?
- Я работаю в госпитале. Это бесплатные дежурства. Помощь армии.
Представление на Глинике уже началось, когда они подошли к берегу. Толпа заполнила весь пляж. Гремели литавры, факельщики кольцом стояли у большого деревянного шара. На этот шар взбирался мускулистый юноша. Кожаный широкий ремень с бляхой, прикрывавший нижнюю часть его живота, и солдатский шлем усиливали впечатление от мощи атлетической фигуры.
В дымном отсвете пламени факелов шар начал поворачиваться, выявляя земные материки, расписанные красками. А этот юноша - древнегерманский бог отваги Тор, неумолимый, стремительный, - шагал по лику Земли босыми ногами, то падал на колено, изображая раненого воина, то душил невидимых врагов. Рокот литавр, барабанов как бы сопровождал каждое движение его на фоне озера и укрытых темнотой холмов, где тоже, казалось, двигаются тени. Позади был город, затемненный, душный. Небо там озарялось и гасло, в каких-то цехах плавили металл, чтобы делать танки, автоматы или снаряды. А от густой синевы озера веяло легкой свежестью, упругим шорохом волн, как и сотни лет назад...
Толпа сдвинулась плотнее, застыла. Густав видел лица с отраженным в зрачках светом факелов. Многие женщины были в трауре по сыновьям или отцам, которых унесла война. Около легковых машин стояли дипломаты. Молодая японка в цветастом кимоно, будто куколка, покрытая красивой накидкой, зачарованно глядела на могучего тевтонца.
Густав слышал частое дыхание Паулы, щеки ее побледнели.
