Она ушла, и Андрей, неподвижно постояв еще минуту, стал читать письма, которые были посланы из далекого города на Волге. Как-то сухо, будто малознакомому, Ольга писала, что лежит в госпитале и поправляется. Лишь в одном письме ее прорвался тоскливый, полный недоумения крик: "Где же ты?"
Андрей надел шапку. Еще раз оглядел комнату, задержал взгляд на фотографии отца, которого никогда не видел живым, - он погиб где-то в Средней Азии за месяц до рождения сына - и вдруг понял, что никого не осталось у него, кроме Ольги... Затем он вышел из комнаты, тихонько прикрыв дверь.
- Да незачем идти, - сказала Елизавета Петровна. - Все снегом засыпало...
- Я так постою, - ответил Андрей.
У нее вдруг из глаз опять потекли слезы:
- Благослови тебя господь... Когда уедешь-то?..
- Сегодня...
- У нас многих эвакуируют, а мне уезжать нельзя. Снаряды я точу... Благослови тебя господь...
В этот же день Андрей уехал с Казанского вокзала.
Набитый людьми вагон тяжело покачивался. На чемоданах и мешках в проходах сидели эвакуированные.
Андрею удалось отыскать место на верхней багажной полке. Другую полку, напротив, занял полковник с забинтованной головой, виднелись только подбородок и левый глаз.
- До конца едете, лейтенант? - спросил он.
- Да.
- Я еще дальше. Жена там и сынишка. Растерял было их. В Сибири искал, оказались под Астраханью.
Да, Сибирь... Будто великое переселение народов. Заводы прямо в тайге развертывают. Цехов нет, а станки уже действуют. Мороз, снег валит, и работают...
Пристроив чемодан под голову, он развернул газету.
- Эге! Москва на осадном положении. Постановление Комитета Обороны... "провокаторов, шпионов... расстреливать на месте..." Дело!..
Перед глазами Андрея возникли пустынные улицы города, раскрашенные пятнами маскировки здания, стальные ежи.
- Где воевали, лейтенант? - спросил полковник.
- На Юго-Западном.
- Маневренность еще слабовата у нас, - вздохнул полковник. - Из-за этого Донбасс отдали. В Сибири один дед толковал мне: "Выдюжим..." "Отчего, - спрашиваю, - так думаете?" - "А стенкой на стенку не Россию побить. Если поначалу и били, то лишь когда изнутря раздор высеется. Доверчивости у русских много. Вот опомнимся, что по этой доверчивости кровью харкать назначено, и тогда запал сработает. В запале русский человек неуемным делается..." Слова-то какие:
"в запале неуемный"...
И он то ли задумался, то ли стал дремать.
Внизу молодая женщина усадила на колени сына лет шести. Тот вывертывался, пытаясь соскочить и как бы стараясь доказать этим самостоятельность.
- Бесенок, а не дите, - смеялась женщина, ласково притягивая его к груди.
Андрей вспомнил, как в детстве стеснялся при людях материнских ласк, но засыпать любил, чувствуя ее руки. Он вынул из кармана фотографию матери, где она была еще тоненькой девушкой с косой через плечо и лукаво искрящимися глазами. И странно было видеть ее такой, моложе, чем он сейчас, без горьких морщинок на лице. Никогда еще так отчетливо не чувствовалась ему быстротечность жизни.
"И была возможность написать ей раньше, успокоить. Была же... Почему так не бережем тех, кто любит нас?.. И как передалось ей все? - думал он. - Тогда был взрыв, и швырнуло в черную гремящую яму, а сердце матери за сотни километров не выдержало.
Что это? Как объяснить?"
Он так и не смог заснуть, ворочаясь на жесткой полке. А утром спустился, прошел в тамбур. Здесь тесно набились бойцы. У одних перебинтованы руки, другие на костылях.
- Приходит он, значит, домой, - говорил один боец. - И жена хахаля не успела выпроводить. Сама еще в рубашке. А он поздоровкался, фляжку на стол.
Выпьем, говорит, за встречу. Куда им деваться? У хахаля ноги трясутся, жена онемела будто. А он и консервы достает из вещмешка. Ножом банку открывает.
Хахаль, как нож увидел, зеленым стал. Но все чин чином, разлил он в три стопки...
- Хахаль-то кто был?
- Да тыловик.
А за окном тянулась волглая степь, изрезанная оврагами, бескрайняя, с редкими кустиками, выгоревшая и ковыльно-седая, точно припорошенная вдали снегом.
- И что хахалю-то сделал? - нетерпеливо проговорил другой боец.
- Обженил их.
- Иди ты!
- Хахаль поперву туда-сюда, - уже торопливо договаривал рассказчик, надевая вещмешок. - И жена слезу выпускала. Нет, говорит, свадьбу играйте... Вся деревня сбежалась глядеть, как муж свою жену отдает.
А он чарку выпил. И пустую новому-то мужу отдает.
На донышке что-то еще осталось; говорит, допей, коль тебе это дело нравится...
- Ну, отбрил, - посмеивались бойцы. - Допей, говорит?.. Ловко!
Поезд останозился. Андрей увидел новенькие танки.
Здесь было еще тепло, хотя и чувствовалась глубокая осень в раскрашенной пурпуром листве деревьев.
На вокзальной площади у фонтана цвели астры. Город поразил Андрея какой-то еще очень мирной жизнью, На заборах афиши оперетты и цирка. Старинные дома, каменные львы у театра. Люди неторопливо шли по тротуарам, останавливались, разговаривали. Андрею подробно объяснили, как найти госпиталь.
Он спустился к Волге. У берега стояли плоты, баржи, на извозе торговали арбузами. С причалов и камней мальчишки удили рыбу. Каким-то спокойствием веяло от широкой глади воды, от золотистого песка острова, лодок возле него.
Госпиталь находился в двухэтажном здании школы-интерната. Фанерная стрелка указывала, что ход со двора. За воротами Андрея остановил пожилой низенький боец в телогрейке.
- Нельзя... Разрешение требуется.
- Мне только узнать, - попросил Андрей. - С фронта ехал. Жена здесь.
- Э-эх, - сочувственно заморгал боец толстыми, набрякшими веками. Я-то с полным уважением.
А главный врач дюже свирепа. Конечно, если жена...
Молоденькие тут все. Ну и заходят разные. Беда!..
Не эвакуировали ее? Э-э, была не была! Только вы, чтоб главный врач не заметила, по коридорчику и сразу до раздевалки. Сестра-хозяйка там Еремеевна. Она все и доложит.
Андрей, волнуясь, думая, что Ольгу могли действительно уже эвакуировать, открыл дверь. В узком коридоре у раскрытого окна стояла черноволосая женщина с красивым тонким лицом и крупной, широкой фигурой. Она курила газетную самокрутку. Под белым халатом на петлице гимнастерки Андрей заметил погнутую эмблему военврача.
- Я должен увидеть Ольгу Корневу, - быстро проговорил Андрей. Младшего сержанта...
- Должны? - военврач удивленно приподняла ширфкие брови. - В армии полагается сначала приветствовать и затем просить разрешения обратиться.
Голос у нее оказался грубым, резким, и взгляд черных, блестящих, как у цыганки, глаз сверлил молодого лейтенанта.
- Извините... Мне только бы увидеть ее.
- Здесь женский госпиталь, а не дом свиданий, - еще более резко сказала военврач. - На фронтовичек потянуло? Ходят-этакие красавчики.
- Вы не поняли...
- Я-то понимаю! Война спишет. Да?
- Да вы что!.. Выслушайте хотя бы...
- И слушать не буду... Дежурный!
Вбежал низенький боец.
- Как это понимать, дежурный? Вчера одного пропустили, сегодня еще...
- Так узнать им, - оправдывался санитар, моргая веками. - Жена...
- Жена. Под кустом обвенчанная?.. Три наряда!
- Слухаюсь, - упавшим голосом отозвался боец, скосив глаза на Андрея, как бы говоря: "Вот к чему приводит доброта".
- И укажите лейтенанту выход, - сказала военврач. - Не то я вызову комендантский патруль.
Военврач еще что-то говорила, но Андрей уже не разбирал слов. Он увидел в коридоре девушку на костылях. Из-под темного госпитального халата свисала замотанная бинтами культя левой ноги. А рядом шла Ольга. Будто все кругом исчезло, перестало существовать, он видел только ее лицо. И она вдруг остановилась, как-то сразу бледнея, отступила, точно не могла поверить глазам. Андрей шагнул ей навстречу.
- Ты здесь? Приехал, - расширенные глаза ее наполнились слезами, а руки висели, как плети.
