Потеряв сознание от боли, Вольномах замолк. Но тишина, способная пробудить домочадцев, длилась лишь миг. Теперь рулады своей жертвы стал выводить сушеный еж, вернувшийся словно бумеранг в карман хозяина.

Все решали секунды. Сморчков-Заморочкин хриплым полушепотом, неслышным за раскатами храпа, повторял заклинания, известные единицам и строжайше запрещенные к употреблению в Фантазилье. Преступление совершилось быстро. Корявый осиновый пень лежал на постели…

Пролезая через форточку со вторым мешком, князь чуть не забыл про ежа, шумевшего из кармана. С видимым сожалением, уже будучи снаружи, он вновь бросил на кровать разовую игрушку. Первый луч света — искусственного или естественного — и еж растает бесследно. Следов Заморочкин оставлять не привык.

Приторочив к заднему сиденью самоката второй мешок рядом с первым, негодяй беззвучно взял с места, перемахнув по дуге через высокую ограду. Пять часов утра. Рассвет наступал в шесть. Жилище Доброхлюпа, историю желтых башмаков которого Сморчков так и не успел узнать, находилось на другом конце города. Предстояла самая тяжелая часть плана — импровизация.

Дом Доброхлюпа, жившего одиноко, оказался незапертым. Князь беспрепятственно прошел внутрь и поднялся по лестнице. Спальня и здесь находилась на втором этаже. За полуоткрытой дверью брезжил свет.

Осторожно просунув голову в комнату, Заморочкин увидел трогательную картину. Рабочий стол, освещенный низкой лампой, был завален старыми книгами, географическими картами и листами рукописи, один из которых, едва начатый, лежал в круге света рядом с гусиным пером.

Старое кресло украшал голубой с золотом щегольской фрак Доброхлюпа, повешенный тщательно, без малейшей складочки.

Сам хозяин спал в тени на неразобранной кровати в брюках, белой сорочке и длинном халате-шлафроке свекольного цвета. Очевидно, Доброхлюпа сморило, когда он неторопливо прохаживался по комнате, обдумывая следующую фразу. Желтые башмаки стояли рядом, на полу…

Вместо того, чтобы немедленно приступить к своим черным заклинаниям, Сморчков совершил ошибку. Неодолимое любопытство заставило его тихо разуться и сунуть ноги в башмаки Доброхлюпа, которые были явно велики князю.

В то же мгновение Сморчков подпрыгнул как бешеный и зашелся диким криком. Башмаки жгли его адским пламенем, кололи тысячью ножей. Суча ногами, негодяй безуспешно пытался сбросить проклятую обувь. Доброхлюп, внезапно разбуженный, вскочил, ничего сначала не понимая. Длинные светлые усы его висели, как у моржа, маленькие серые глаза растерянно мигали.

Судорожно нашарив рядом с собой очки в узкой золотой оправе, Советник вздел их на нос и рассмотрел, наконец, незваного гостя.

— Почему вы здесь, князь?! Чрезвычайное происшествие?! Великий Маг послал за мной?! Силы небесные!.. Кто вам позволил брать мои башмаки?!!

— …Нечаянно… Случайно… Недоразумение… — лепетал самозванец, с невероятным трудом сдерживая новые вопли. — Не могу… Снять… Спасите… Умоляю…

Доброхлюп, обхватив Сморчкова одной рукой за пояс, как младенца, быстро стащил с него ботинки, чуть повернув каблуки вкось. Освобожденного гостя он поставил на пол, а сам с привычной легкостью влез в башмаки и вернул каблуки на место. Лицо его не выдало навалившейся боли, лишь почти незаметная под стеклами очков пелена занавесила зрачки.

Сморчков в свою очередь обулся.

— Князь, вольно или невольно вы проникли в мою тайну, — заговорил слегка успокоившийся Доброхлюп. — Могу ли я просить вас, чтобы ни одна живая душа более не узнала о ней?

— О, разумеется! — обещания Заморочкин давал легко. — Клянусь честью. Теперь откройтесь мне до конца, Советник, вам будет легче! Что заставляет вас идти по жизни, как по раскаленному железу?

— В юности я солгал… — через силу, едва слышно произнес Доброхлюп. — И от лжи этой чудом не пострадал невинный… Имя его неважно сейчас… Сначала я хотел погибнуть, но потом решил искупать грех до естественного конца дней своих. Так появились желтые башмаки. Я снимаю их только на ночь, и то лишь потому, что спать в обуви негигиенично… Ну и конечно во время процедур омовения…

— Да вы святой! — искренне поразился князь. — Ваше место на небесах, Советник Доброхлюп.

— Не смейтесь надо мной, Пимен Пименович, — взмолился страдалец в желтых ботинках. — Мучения мои неописуемы. Я дошел до предела и нет больше сил терпеть боль. Как я мечтаю о прощении своей вины, как хочу упокоиться с миром, растаять в воздухе, раствориться в океане, в земле, слиться с природой, исчезнуть. Даже превращение в осиновый пень осчастливило бы меня… Но кто отпустит мой потаенный грех… если я не решаюсь в нем признаться?..

Сморчков не верил своим ушам. Пальцы его сами собой переплетались за спиной под расстегнутым как бы в волнении камзолом, образовывая сложные фигуры, сжимались и разжимались, и вот свернутый лист пергамента лег в них.

— Все тайное становится явным! — назидательно произнес Заморочкин избитую фразу. — Ваша история узнана и обсуждена на Совете, милейший Доброхлюп. Я появился здесь немедленно, едва был готов Указ, избавляющий мученика от страшной ноши. Простите, что я проверял вас и без спросу влез в вашу шкуру, вернее в башмаки. Теперь уважение еще более переполняет меня… Вот послание ваших друзей — шестерых Мудрых.

Доброхлюп сорвал печать и, развернув свиток, впился глазами в содержание.

— Неужели так бывает? — растерянно пролепетал он, дочитав до конца. — Сбылась мечта жизни, я должен кричать, петь, восторгаться, но чувствую лишь опустошение и усталость…

— А что там написано? — елейно поинтересовался Сморчков. — Я ненадолго покидал Совет, полное содержание Указа мне неизвестно.

— Мне доверяют и прощают, — ошарашенный Доброхлюп забегал по комнате. — Позволяют превратиться в старый осиновый пень! Какое счастье! — Он мгновенно сбросил башмаки. — Верите ли, я боялся, что пройдет неделя, месяц, и я, обезумев, выброшу их в окно, и не дай Господь, попаду в случайного прохожего. Все позади… Чем я могу вознаградить вас, незабвенный друг? Что-нибудь из моего дома? На память! Самое ценное!

— Ваши башмаки!

— Вы шутите?!

— Никоим образом… — пальцы Сморчкова нащупали под полой пустой мешок — третий и последний. Импровизация удалась. — Я поставлю их дома на каминную полку, буду подолгу смотреть на них вечерами и — надеюсь — навсегда останусь безгрешным…

Розарио и Мизерабль, собравшиеся во дворце, в покоях Заморочкина, успевшего передохнуть, были потрясены услышанным. Удача плыла в руки сама, оставалось лишь не упустить ее.

Вместе с Федей, Великим Магом Фантазильи, в ту же ночь таинственно исчезли члены Семерки Мудрых Барбарелла, Вольномах и Доброхлюп.

Три письма, предъявленные князем, походили друг на друга и были явно написаны по сговору.

Вот их примерное содержание.

«Я, Барбарелла (Вольномах, Доброхлюп), совершила недопустимое преступление, отправив в изгнание Печенюшкина, и раскаиваюсь в содеянном. Ухожу на поиски несчастного героя, чтобы стать ему опорой в скитаниях. Больше не считаю себя членом Семерки Мудрых и прошу принять мою отставку. Подпись».

По совету князя заговорщики решили не тревожить до поры впечатлительную и трепетную Фуриану. Основные вопросы были решены без нее — по-мужски. Мармелинда, вызванная «на ковер», узнав о событиях в освещении Заморочкина, свалилась без чувств. Придя в себя, оглушенная Советница мгновенно попросила об отставке, тут же ее получила и убежала домой к внуку.

Далее трое ловкачей составили обращение к народу. Не станем приводить его здесь целиком, ограничившись выдержками.

«…Бывший Великий Маг, перекрашенный рыжий домовой Федор, сбежал к изменнику Печенюшкину, нарушив клятву верности сказочно свободной республике Фантазилье.

Вместе с ним, нарушив ту же самую клятву, сбежали недостойные члены так называемой „Семерки Мудрых“: Барбарелла, Вольномах и Доброхлюп.

Советница Мармелинда, не вынеся измены, ушла в отставку в состоянии тяжелой продолжительной болезни, поскольку здоровье у нее кончилось.