— Как куда?! — растерялся Никтошка. — Я думал, ты сама все поняла. Конечно, к Печенюшкину!

Дверь висела прямо над ромашками, невысоко. Покрашенная белой масляной краской, с бежевым косяком, с круглой рифленой металлической ручкой, она походила на дверь в детскую в квартире Зайкиных, разве что была чуть побольше.

— С той стороны ручки нету! — Алена, стараясь не ступать по цветам, обошла полянку кругом. — Она что, легче воздуха? Почему висит? Никтошка, а ты как в нее пройдешь?

— Она в другом измерении. — Голова слона находилась как раз на уровне входа. — Печенюшкин мне объяснял, но я не понял. Что-то про параллельный мир, который здесь соприкасается с нашим. Башка-то надувная, пустая, — пожаловался он. — Да и в школе я не учился. Вы, поди, больше знаете?

Празднично-яркий клочок земли обступали высокие корабельные сосны. За ними — девчонки видели это, подлетая к заветному месту — на много километров вокруг тянулся непроходимый бурелом с островками болот. Сюда от побережья моря, близ которого проснулась Лиза, лежал еще час неторопливого слоновьего полета.

— Вы сначала сами пройдете, — продолжал Никтошка, — а потом меня втащите. За хобот, без ложного стеснения. Я слон легкий, удобный, самонадуваемый и самовоздуховыпускаемый.

Хоботом он негромко постучал в дверь, и та сразу открылась. В раме косяка виднелись светлые стены коридора и высокий белый потолок. Разом подхватив Лизу с Аленкой, Никтошка поставил девочек за порог. В другое измерение сестры перешли естественно и непринужденно.

Затем слон поймал хоботом собственный хвост, кончавшийся красной пластмассовой пробкой, легко вывинтил ее и тут же закинул хобот в дверной проем, уцепившись за прибитую к стене вешалку. Голова его уперлась в дверь, затряслась, уменьшаясь, прошла внутрь, передние лапы обхватили порог и повисли на нем, становясь все площе, как два пустых пожарных ствола.

Пыхтя более от усердия, чем от натуги, девочки втащили за собой нового друга. Лиза аккуратно разложила на полу уменьшившегося Никтошку, не зная, что с ним делать дальше.

Никтошка чуть приподнял плоскую, как у камбалы, голову.

— Я выполнил свой долг, — тихо объявил он. — Полчаса отдохну, потом немножко самонадуюсь. Так, примерно до уровня очень среднего тигра. За шатер не беспокойтесь, в такой глухомани его никто не тронет. Вот только дверь прикройте. А я полежу… вместо коврика.

Слон затих. Лиза, держась за косяк, высунулась наружу, безуспешно пытаясь дотянуться до дверной ручки. Неожиданно умница-дверь сама двинулась ей навстречу и плотно закрылась. Наконец-то сестры смогли начать изучение нового своего обиталища.

Коридор начинался обычной прихожей, с зеркалом, пустой вешалкой и плафоном под потолком, затем под прямым углом уходил вправо. Девочки робко повернули за угол, прошли еще с десяток шагов и, толкнув единственную дверь, неожиданно оказались в квадратном, колоссальных размеров зале. Верхние половины стен и потолок были застеклены, причем солнечный свет лился в зал и сверху, и со всех четырех сторон. Казалось, что пять солнц одновременно висят в небе — одно над головой, два восходят и два заходят, освещая без теней убранство студии. А в том, что сестры попали именно в студию, сомнений не было.

Картины висели на стенах, громоздились по углам и у подножий скульптур, во множестве расставленных по мастерской, стояли там и сям незаконченными на мольбертах. Посередине возвышалась глыба зеленоватого мрамора неопределенной формы, от которой неизвестный мастер, вероятно, не успел еще отсечь все лишнее. Свернутые в трубку холсты валялись порой прямо под ногами. Лиза с Аленой, присмирев, держась за руки, бродили по залу и то и дело тихо ойкали, узнавая изображения друзей.

Бронзовый Диего Морковкин с крыльями, мечущий ядро. Необыкновенно внушительный, написанный маслом, в богатой тяжелой раме — Федя на страусе посреди бескрайних хлебов. Белая мраморная прекрасная Фантолетта с барабаном. Скульптурная композиция из голубых загрызунчиков, протягивающих фее Мюрильде драповый отрез и гроздья винограда. Портрет Глупуса, играющего на арфе, выполненный в манере Сезанна…

Сестрам Зайкиным была посвящена нежная акварель. На ней девочки в воздушных нарядах, с рожицами лукавыми, важными и таинственными в предощущении праздника, украшали новогоднюю елку.

Множество лиц, запечатленных таинственным маэстро, сестры вовсе не знали.

Любопытная особенность характеризовала последний, судя по неоконченным полотнам на мольбертах, творческий период художника. Все предметы изображались им в виде огурцов — зеленых, желтых, белых, фиолетовых, красных — со всевозможными оттенками и переливами.

Надо сказать, что, несмотря на отсутствие рук, ног и лиц, фигурки эти выглядели необычайно выразительными, прекрасно передавая страх и веселье, восторг и гнев, смятение, торопливость, гордость… да все качества живой натуры.

Возле одного из холстов девочки остановились надолго. Поток огурцов радостно двигался под фонарями по широкой улице, обтекая маленькую печальную фигурку с поникшей рыжей верхушкой. Овал темной пустоты вокруг замершего огурца, тянувшегося к собратьям, оставлял у зрителя чувство тоски и невероятной пронзительной безнадежности. Внизу картины было аккуратно выведено название: «ОГУРЕЦ, КОТОРОГО СТОРОНИЛИСЬ».

— Где же он, Лизка? — вздохнула Алена, не отрывая взгляд от полотна. — Думаешь, он нас не видит?

— Может, спрятался? — неуверенно предположила старшая сестра. — Как Златовласка. Только зачем?.. Поди найди его тут…

— Нет уж, поищем… — Аленка, упрямо поджав губы, вернулась к двери, затем медленно принялась обходить зал по периметру, постепенно сужая квадраты. Лиза следовала за сестренкой.

Возле каждой картины, скульптуры, изваяния Аленка задерживалась на несколько секунд, затем двигалась дальше. Так продолжалось долго, но вот она остановилась возле очередной группы фигур и прочно застыла на месте.

Гипсовая раскрашенная композиция, судя по табличке на низком постаменте, называлась «СЧАСТЬЕ». Изготовлена она была в духе примитивного соцреализма и в других условиях Лизу бы не заинтересовала.

Молодая женщина держала на руках рыжеватого голубоглазого младенца и умиленно его разглядывала. Мускулистый человек в кепочке-восьмиклинке, вероятно, отец, обняв женщину за плечо, зубасто ухмылялся во весь рот, взирая на ребенка с еще большим умилением. Пара постарше, стоявшая за скамейкой, на которой восседали родители, явно представляла из себя дедушку с бабушкой. Лица бабули в ситцевом платочке и седоусого почтенного деда излучали умиление прямо-таки невероятное.

Две минуты… три… пять… Алена все молчала, изучая группу «СЧАСТЬЕ» с каким-то печальным недоумением. Наконец она сделала шаг вперед и осторожно, бережно погладила по голове… бабушку в платочке.

— Печенюшкин… — ласково шепнула девочка. — Выходи… Мы тебя нашли…

Незнакомка медленно откинула вуаль.

— Фуриана! — вскричал домовой. — Чувствую, знакомое что-то, а угадать не могу. Странной тряпицей ты личность свою завесила. Вроде она и прозрачная, а все равно струение по ней, понимаешь, идет и взор любопытный туманит. Где брала? Мне бы полог такой в опочивальне изладить.

— Последнее творение феи Мюрильды, — любезно откликнулась журналистка. — Свет погибших звезд, круги по воде и закатное солнце в хрустальной призме — из этого прядутся нити… Сейчас Мюрильде не до пряжи, Великий Маг. Она митингует вовсю, обличает Печенюшкина. Погодите с пологом, Федор Пафнутьевич. Поговорим о спасении героя.

— Так я ведь с дорогой душой, — заторопился Федя. — С полной своей готовностью. Прожект-то есть у тебя какой? Не таи, подруга!

— От вас, правитель, у меня нет тайн, — щеки красавицы тронул слабый румянец. — С доказательствами опасности я сразу пошла бы к Печенюшкину. Но даже письмо Финделябра растаяло, как дым… Наш Пиччи-Нюш слишком смел и безрассуден. Он может недооценить личную угрозу, станет отвлекаться на дела менее срочные, да и нам не позволит заниматься его спасением. Единственный выход — сыграв на самолюбии героя, временно удалить Пиччи из Фантазильи.