Алеше горе - опять связной. Он подхватил шинель и повернул к окопу снайпера, надеясь все же вернуться и догнать товарищей. А Щербаковский повел войско в направлении, куда н.аши батареи бросали осколочные снаряды.
Серые суконные бугорки обозначали путь войска по вражеской земле: по примеру мичмана то один, то другой боец сбрасывал солдатскую шинель. У дота залегли. Обождали, когда ближе подойдет часовой. Грузный, с одышкой. Постоит, прокашляется, опять пройдется.
На него навалились скопом. Куча тел, свалка, в рот - кляп за кляпом, да еще связали. И вдруг - истошный крик:
- К-то меня стукнул? Ты, Б-архатов?.. Ты, М-ошенников?
Кто-то в свалке стукнул мичмана, да так, что на лбу - шишка. Он забыл все: рядом дот, у ног связанный "язык", три индивидуальных пакета в глотке, надо тащить его к себе, пока дышит.
- Я тебя стукнул, - сказал Богданыч тихо. - И заткнись. Вернемся - дашь сдачи. А сейчас - скорей. Потащим его...
Из дота выскочил солдат, дал очередь и скрылся. Началась перестрелка. Всюду шум, ракеты. На разных участках были в поиске армейские группы. А из дота через амбразуру уже бил пулемет.
Алеша давно выполнил приказание мичмана и возвращался по вражеской земле от бугорка к бугорку - вдоль брошенных серых шинелей. "Как мальчик с пальчик домой", - подумал он и устыдился, Но вот последняя шинель. Куда дальше?.. По привычке, выработанной за месяцы, когда из мальчика он стал бойцом, Алеша ощупал автомат, гранаты за пазухой и пошел вперед, хотя не был уверен, что правильно идет. Плутая по чужой земле, он забрел за тот самый дот; при выкрике Щербаковского рванулся в сторону и чуть не столкнулся с солдатом, беглецом из дота. Ударом приклада Алеша сбил его, подскочил сбоку к стреляющей амбразуре и бросил в нее одну за другой две гранаты. Дот смолк, Алеша упал.
Он очнулся, когда Щербаковский и Богданыч несли его уже к блиндажику снайпера. Позади тащили связанного "языка".
У блиндажика их встретил майор из полковой разведки.
- Ну и молодцы! С шумом, но дело сделали. Спасибо, Иван Петрович, спасибо. А пленного - ко мне. Вынуть кляп. Развязать ему руки, ноги, он и так не сбежит.
Щербаковский обернулся на "языка" и яростно потребовал:
- Уберите этого М-аннергейма с глаз долой. Рук не развязывать, п-усть так идет... Д-октор у вас есть в п-ехоте?
- Что случилось?
- Орленка р-анили. - И поправился: - М-атроса Г-орденко.
- Живо к машине! - приказал майор. - Возле КП роты дежурит машина из военно-морского госпиталя...
Щербаковский и его товарищи донесли Алешу до командного пункта и передали санитарам. Санитары внесли Алешу в эвакомашину. В темном кузове суетилась молоденькая медсестра.
Щербаковский недоверчиво глянул на нее: "Куда такой девчонке справиться!" Все ему казалось неладным: и сестра молода, и машина - телега, тряская, скрипучая, и шофер - растяпа, без году неделя права заимел, угодит, чего доброго, в воронку...
- С-ам поведу. - Щербаковский отстранил шофера. - С-адись в кузов. Я п-первого класса шофер.
- Да вы что, товарищ, в своем уме? - Из машины выскочила и подбежала к кабине медсестра. - Раненого надо срочно доставить в госпиталь.
- Ну, см-отри, шофер, - сдался Щербаковский. - Г-оловой отвечаешь. А ты, сестрица, б-ереги орленка!
- Орленка? - Голос медсестры дрогнул. -Как его фамилия?
- Г-орденко Алексей. Самый храбрый разведчик из роты мичмана Щ-ербаковского, отряда капитана Гранина. П-онятно?
- Садитесь, товарищи, садитесь в машину, до госпиталя довезу, заволновалась Катя. - Вы в кабину, товарищ мичман. А я в кузове поеду. Я лучше в кузове...
В госпитале Щербаковский выложил дежурному врачу все заслуги раненого, настойчиво требуя гарантий: когда Горденко вернется в отряд? Врач на это не ответил, только сказал, что всех тяжело раненных приказано отправить в Кронштадт. Если успеют, отправят с теми тральщиками, которые пробились к Гангуту через минные поля. Только не надо шуметь и мешать...
- Вы мне про т-ральцы не объясняйте! - зашумел Иван Петрович. - Мне Г-орденко тут нужен, не п-озволю его с Г-ангута выпроваживать!..
Врач ушел, еще раз попросив не шуметь и не мешать.
Прибежала Катя, сказала, что рана тяжелая - Алешу взяли в операционную. Щербаковский и его товарищи вышли из подземелья, присели, закурили, ожидая исхода операции.
Снова прибежала заплаканная Катя. Щербаковский давно узнал ее. Матросы окружили Катю, она сказала:
- Доктор сказал, что жить будет. Операция прошла хорошо. Только плохо, что вторая рана подряд, - и расплакалась.
- Так жить б-удет? - сердито спросил Щербаковский.
- Сегодня отправят в Кронштадт, - сказала Катя. -И я с ним пойду. Эвакуируемых будут сопровождать...
- С-пасибо, девушка. - Щербаковский, желая ее утешить, добавил: - Он вашу к-арточку т-рижды заслужил...
Когда Катя привезла Алешу в порт, на причалах творилось что-то непонятное. С тральщиков сгружали раненых, кого на носилках, кого в обнимку; сползали по сходням инвалиды; по другим сходням шел встречный поток бойцов с винтовками, пулеметами, в новеньком, точно на парад выданном обмундировании. Катя искала знакомых, но все были заняты и чем-то обозлены.
Проникшись тревогой, она бросилась к причалам искать кого-либо из медицинского начальства. На причале стоял генерал Кабанов, обычно спокойный, а сейчас до того злой, что она не решилась к нему подойти. Катя вернулась в машину, где спал в беспамятстве Алеша, и попросила шофера отъехать в сторонку, к побитым пакгаузам, она верила - снаряд второй раз туда не упадет. Шофер объяснил ей, что перед самым уходом кораблей всем пассажирам было приказано сойти на берег, что случилось - он не знает, но вместо раненых грузят воинскую часть.
Ночью Кабанов получил радиограмму комфлота: погрузить боеспособный батальон и тут же отправить конвой в Кронштадт. Кабанов решил: и батальон отправить, и самых тяжело раненных. Он приказал для этого вызвать к причалам из бухт Густавсверна пограничные катера.
Тральщики и катера ушли на восток. Финские снаряды неслись им вслед. Открыли огонь батареи Гангута, и финны замолчали.
В кают-компании "Двести тридцать девятого", на узком диванчике под портретом Ильича, в полутьме лежал Алеша. Рядом, на краешке дивана, сидела Катя - в белом халате поверх черной шинели, в синем берете, под который убрала стриженые волосы. Катер набирал ход, и волны гулко бились о борта, много раз латанные в последнем бою, в котором погиб командир. Бронекрышки иллюминаторов были по-боевому задраены, и Катя не видела уходящих назад берегов Гангута. Дверцы в коридорчик были раскрыты, там тоже стояли носилки. Кто-то открыл люк с палубы, сверху заструился свет пасмурного дня. Показались ноги в грубых ботинках; это спускался по трапику сигнальщик Саломатин.
