Трижды за последние три ночи Илья наблюдал это зрелище, но ни разу не смог уловить начало падения чёрных теней. Как ни разу не смог уловить миг появления светила из-за края земного диска. Вот и теперь - едва погасла приворожившая взгляд радуга и Илья отвернулся, оказалось, что светило уже поднимается над горизонтом, выпрыгнув из бездны, - так полузатопленный и внезапно отпущенный мячик выпрыгивает из воды.
Илья улыбнулся висящему над бездной огню, ещё раз оглянулся на запад туда, где уже не сияла радуга над спящим лагерем, поправил на плече винтовку и пришпорил коня, бросая его в галоп. Вчера он велел не выставлять дозоров и спать до полудня. Они будут спать до полудня. Вечером он либо найдёт их на этом же месте, либо встретит на обратном пути. И вычистит всех.
Бездна была уже совсем близко - полдня пути неспешной рысью. Так выходило по карте (синим стилом на древнем пергаменте). И это же утверждал пленённый вчера погонщик фургона (с лицом, неоднократно обветренным дыханием запредельной бездны, - красным, растрескавшимся, беспрерывно сочащимся п`отом и сукровицей).
Это был единственный фургон, встреченный отрядом Ильи, и погонщик фургона был единственным человеком, уцелевшим в схватке. Когда Илья подоспел на шум побоища, его авангард уже расправился с вооружённым конвоем, скрутил Дракона и четверых человек обслуги, бросив их на колени вдоль тракта, и Аргхад, сладострастно хакая, рубил четвёртую голову. Начав, разумеется, с Дракона, потому что полагал преподобных злейшими врагами своего повелителя. Баргха безучастно стоял в стороне и, лишь увидев скачущего во весь опор Илью, воспрепятствовал свершению пятой казни вырвал алебарду из рук ретивого, но не очень умелого палача.
Погонщика Илья подчинил, допросил и дочистил, рассудив, что одним лишь пережитым страхом он сполна оплатил свободу и счастье. Орденской фургон с новеньким пустым саркофагом, освободив от фуража и продовольствия, загрузили трупами, отвели на полмили в сторону от тракта и сожгли. Это было быстрее, чем рыть могилу. Двух волов из упряжки Илья отдал погонщику отныне и навсегда свободному и счастливому, - а десяток оставшихся велел вести до ближайшего колодца. Это было мясо, и его должно было хватить надолго. А на дрова он решил пустить навес.
Потому что последний хлеб съели утром третьего дня, вино выпили ещё раньше, продовольствия же, захваченного с фургоном, всё равно было мало. Третьи сутки люди жевали проросший ячмень, остатки которого были обнаружены в яслях под одним из навесов, и запивали водой. Лошади ничего не ели четвёртые сутки, и половина их пала. Поэтому двигались медленно - гораздо медленнее, чем предполагал Илья. Со скоростью пешехода. Вечером пешие валились с ног и засыпали, где падали - как в первый день пути, после бешеной скачки. А конные, разбив шатёр для Ильи, отправлялись в дозор. Наутро менялись.
Самому же Илье, всегда ехавшему верхом и не валившемуся вечерами от усталости, времени хватало на всё. Он успел расшифровать и неоднократно прочесть пергамент, поразмышлял над странным смыслом странно знакомых терминов и над удивительной причудой древних, полагавших, что когда-то ("давным-давно, так давно, что никто не помнит") земля была круглой. Он даже, непонятно зачем, привёл в порядок винтовку, подлежащую уничтожению... Ну, и как же было её не опробовать, раз уж она приведена в порядок? Издревле оружие было любимой игрушкой мужчин.
И он её, конечно же, опробовал.
Два пристрелочных выстрела по вершине кургана, отстоявшего на четверть мили от тракта, показали, что и прицел не сбит, и руки Ильи сохранили навык, обретённый некогда в полузабытых уже сновидениях. После второго выстрела Илья пересчитал патроны. Их оказалось семь. Плюс два только что израсходованных. Итого девять... А магазин винтовки был рассчитан на десять. Впрочем, десятый Илья мог потерять в пустыне, когда шёл один, или когда его везли в нечистый город Аргхада. А может быть, его и вовсе не было, десятого патрона...
Словом, Илья изнывал от вынужденного безделья и уже подумывал, не дочистить ли всех пеших прямо здесь, посреди пустынного тракта. Разумеется, это означало бы обречь их на голодную смерть. И, хотя им, свободным и счастливым, было бы всё равно, Илье становилось не по себе от этой мысли.
И это тоже было странно, как древний текст.
Всё было странно, или почти всё. Привычный мир то и дело казался причудливым. Илья то и дело обнаруживал несоответствия мира своим навыкам, опыту, знаниям. И своему незнанию тоже. Потому что возникали вопросы - от безделья, наверное.
"Где растёт ячмень?" - это когда Илья увидел проросшие зёрна в яслях, а потом в горсти у Рогханы, которая пыталась накормить его этой гадостью (почему - гадостью?), и вообразил, что ячмень должен где-то РАСТИ.
"Откуда столько свинца?" - это когда горящий фургон просел и рухнул под тяжестью свинцового саркофага, и чёрный от копоти полутораобхватный цилиндр, плющась, выкатился из пламени, подмяв под себя обгоревший труп конвоира.
"Почему чистые счастливы?" - это когда погонщик, скользнув равнодушным взглядом по паре подаренных ему волов, потрепал одного по морде и пошёл себе, насвистывая, вдоль тракта на запад, а волы потащились следом.
И много других вопросов, не менее глупых. Некоторые даже не следует вспоминать.
Кстати, вопрос о счастьи чистых возник у Ильи давно. Не он ли стал причиной сновидений, заставив Илью подсознательно конструировать новый причудливый мир? Непротиворечивый мир, где либо есть ответ, либо нет вопроса... Но если "генетическая память" - всего лишь тупиковый бред сознания, то попытка оказалась несостоятельной. Хотя бы потому, что в приснившемся мире тоже возникали вопросы, принципиально безответные.
"Зачем мы делаем ракеты?"
"Кем положено?"
"Что делать, если никто не виноват?"
...Впереди показался ещё один, последний на тракте, колодец. Илья натянул поводья, переходя с галопа на рысь. Пусть конь остынет, прежде чем напиться. И вообще, спешить уже не надо. Остался час, много - два на рысях. Бездна уже слышна отчётливо - свистящим простуженным гулом. И почти что видна - отсутствием чего бы то ни было за ровной грядой курганов, разрезанной посередине трактом.
10.
Конь пятился, всхрапывал, закидывал голову, косил на Илью влажным испуганным глазом. Ни шпоры, ни понукания так и не смогли заставить его ступить на узкое, в пять шагов шириной, висящее над бездной полотно, незнакомо и страшно поблёскивавшее металлом. Винтовку можно было бросить и отсюда: всё равно она сгинет в этом багрово-чёрном вареве внизу клубящемся, гулко ревущем, пышущем жаром, изрыгающем запахи перегретого металла, серы, почему-то мочи на морозе и ещё чего-то неуловимо тонкого, пронизывающего насквозь, убийственного... Винтовку можно бросить и отсюда но, уже подъезжая к бездне и увидев эту полоску, Илья вспомнил случайную реплику Али (случайную ли?):
- ...если дальше не можешь. - И решил, что сможет.
Карта не врала даже здесь, не соврёт и дальше. Но десяток миль пешком, над вонью и грохотом, было бы слишком долго и утомительно. А конь (боевой конь!) боялся. Только один раз он коснулся копытом туго зазвеневшего полотна - и сразу отпрянул, присев на задние ноги и по-собачьи прижимая уши.
Илья, потеряв терпение, отъехал шагов на сорок назад по тракту и развернулся. Не мытьём, так катаньем... Он успокоил коня, привстал в стременах, локтями обнял его шею, потом ладонями, как шорами, закрыл ему глаза и вонзил шпоры в бока.
Конь ржанул и рванулся вперёд, к полоске над бездной.
Но уже предпоследний прыжок оказался каким-то вялым, а последний просто не состоялся. На последних пядях тракта конь, как подстреленный, грохнулся грудью в пыль, а Илью вынесло из седла, перевернуло в воздухе и шмякнуло спиной на полосу, заметно правее осевой линии.
Чёртов путепровод оказался ровным и скользким - может быть, даже смазанным. Илью тащило по нему, как по ледяной дорожке, и он тщетно пытался затормозить ладонями и каблуками, то и дело подпрыгивая на каких-то не то заклёпках, не то просто выпуклостях. Винтовка, зацепившись ремнём за правую руку, болталась где-то внизу и стаскивала его всё ближе к краю. Когда Илья сообразил, наконец, перевернуться со спины на живот (авось металлические пуговицы камзола помогут ему притормозить!), было уже поздно.
