Согнав с лица разнеженность, Илья решительно полез вон из ванны. Его поспешно окатили тёплой водой и подсунули коврик. Отряхнувшись, как пёс от ушата помоев, он принял (вырвал) из рук самой ласковой феи полотенце, обмотал чресла и, брезгливо зыркнув на малыша, успел выхватить из груды уносимой одежды свой изодранный грязный камзол. С патронами в левом кармане и затвором - в правом. Выгреб и то, и другое, сунул, почти не глядя, Аргхаду и приказал:

- Эти вещи для меня сохранить! Сегодня утром я ухожу и возьму их с собой.

"Я не стану спасать тебя от трибунала", - добавил он про себя. Не вслух; про себя. Но эмоции, видимо, отразились в лице и в жестах - Аргхад снова взвинтил суету своего усердия.

Пока Илья одевался (в чистое, прочное, необычайно удобное), ванны не стало, и пухлые феи исчезли тоже. Похоже, малыш правильно истолковал его настроение - или почти правильно. Пропав с глаз долой, он дирижировал прислугой откуда-то из-за спины.

В этом же зале, на вощёной паркетной мозаике пола, были расставлены и накрыты столы... Столы, а не стол - для одного Ильи! В этом доме ничто не соответствовало требованиям орденской аскезы. Ужин (или завтрак?) Ильи не будет соответствовать тоже.

Ну и не надо.

Илья с каменным лицом уселся на единственный стул. Сам, отведя услужливую руку, налил себе вина и выпил залпом. Только потом поднял глаза. Прислуживала дочь бургомистра - одна. Единственная из четверых... Уже одетая, но от этого не менее соблазнительная. Илья снова наполнил кубок, пригубил и, обозрев необозримое изобилие на столах, стал набивать желудок тем, что поближе. Ближе всего оказывалось то, что подкладывала Рогхана. Илья признался себе, что это было не так уж и неприятно - если бы не волна удовольствия, которую излучал Аргхад, а Илья почти физически ощущал затылком. Малыш заглаживал свою вину и неуклюжесть, поспешно отдавай своё последнее, самое дорогое. Разумеется, во имя ещё более дорогого благосклонности повелителя.

"Удовольствие отнимать и владеть - для властителей;

удовольствие отдавать и жертвовать - для рабов;

а счастье не замечать ни того, ни другого - лишь для воистину вольных;

ибо властитель и раб одинаково несвободны."

Это "Знаки свободы" - последняя, Пятая книга Устава Чистильщиков, начальная Песнь. Вряд ли она знакома Аргхаду.

"Знаки" были нужны на заре новой эры, когда ещё не было куманги овеществлённого алгоритма свободы. Кузнецу не обязательно зубрить сопромат и заучивать матрицы Гука; достаточно навыков и таланта. В поваренных книгах не излагаются рефлексология и химизм вкусовых ощущений: там лишь рецепты, алгоритмы кулинарии. Так и Чистильщики - кузнецы свободы и кулинары счастья - могут не знать своей Пятой книги, но обязаны виртуозно владеть кумангой.

Погасить в человеке власть, сделав его недочистком, рабом, - это может каждый. Сожми кумангу в правой ладони и посмотри человеку в глаза... Дочистить его - выдавить, высосать, выжать раба из коры и подкорки, из мозжечка и спинного мозга - для этого нужен талант.

Рабы - это брак, недоделки в работе Чистильщика.

Не слишком ли много брака в твоей работе, Аргхад?

Впрочем, ты уже не Чистильщик. Ты уже сам - брак в работе Ильи. Недочисток. Огрех. Результат вынужденной поспешности, когда не было времени осознать, что куманга использована до предела...

"А ведь он всё равно собирался её применить! - вдруг подумал Илья и оглянулся на своего раба. - Зачем? Ведь он знал, что не сможет дочистить меня, пока не получит новую кумангу. Ведь знал?.." - но не было и не могло уже быть ответов на эти вопросы в преданных глазах малыша.

А рабыня Рогхана, дочь бургомистра, успела долить вина в кубок Ильи и сменить перед ним блюда, пока он отворачивался.

- Давно ты в этом доме? - спросил Илья.

- Сколько помню себя, я жила здесь и считала себя счастливой, но только теперь, когда ты...

- Ясно.

Рогхана вполне равнодушна к Илье, но не равнодушен Аргхад. "Сосуд, в котором пустота". Таким ровным голосом не говорят о любви.

И ещё: может быть, это и есть бывший дом бургомистра, а может быть, она уже не помнит, не хочет помнить о своей прежней жизни. И то, и другое выглядит вполне омерзительно, Чистильщик Аргхад!.. И эта его неуклюжая гордость, когда он предлагал Илье своих именитых наложниц - она же не вдруг появилась в нём, она из чего-то должна была произрасти.

Из гумуса.

Из гнили и мертвечины духа.

Злорадство - вот как называется этот гумус. Удовольствие порабощать властителей, пытать палачей, убивать убийц. И вообще мстить. Не стыд, не боль, не долг - удовольствие...

К чёрту. Хватит корчить из себя орденского инспектора и преподобного Дракона в одном лице. Сыт? Чист? Одет? Тогда - еды и питья в дорогу, плащ малыша на плечи - и вон отсюда!

И не забыть патроны.

Он встал, отодвинув от себя кубок, и отдал распоряжения. Поднялась суета. Патроны в мягком замшевом кисете и затвор в таком же чехольчике ему принесли, а за кумангой он спустился сам, пока ему готовили котомку.

Илья старался ни на кого не смотреть, но это не получалось, и куманга то и дело потрескивала, переподчиняя рабов. А больше всех досталось Рогхане - пока она суетилась вокруг Ильи, подгоняя ремни котомки, и пришивала ещё один, внутренний, карман к его камзолу. Право же, стоило положить кисет с патронами и затвор в боковые карманы. Не потеряются проверено. Зато теперь не было бы так больно от осознания ещё одной зависимости.

Если бы - одной...

- Ты вернёшься? - тихо спросила Рогхана, откусив нитку и глядя на него снизу вверх. "Огонь, мерцающий в сосуде". Мертвенно-серый огонь абсолютной преданности. Многим нравится.

- Да, - солгал Илья. - Вернусь.

- Я буду ждать.

"Знаю", - подумал он, испепеляя взглядом Аргхада, и сказал ей:

- Жди.

Она будет ждать и дождётся - но не Илью, а другого Чистильщика, и станет свободна. Свободна и счастлива - навсегда. А эта боль останется с ним - тоже навсегда.

И не только эта.

Те двое в подвале, охраняющие пустой саркофаг, - ещё две боли. Лекарь, проявивший ненужное усердие и лишний раз осмотревший Илью. (В зрачки-то зачем было заглядывать? Оставался бы домашним лекарем Аргхада. Раб моего раба - не мой раб...) И все остальные, случайно задетые веером искр... О Господи - три этажа боли, которая теперь потащится вслед за Ильёй!

Так, может быть, стоит вернуться, получив новую кумангу? Остаться ненадолго в этом доме - на день, на два - и дочистить?

Ты сволочь, Аргхад, но и ты будешь часть этой боли.

- Пойдёшь со мной, малыш, - сказал ему Илья.

Аргхад задохнулся от невыразимого счастья.

- Да! - выдохнул он. - До края бездны и в бездну!

- Сначала к большому саркофагу.

- А потом?

- Потом видно будет. Где он у тебя установлен? На главной площади?

- Нет, на приворотной! У южных ворот...

- Всё не как у людей. Ладно, показывай дорогу. И захвати факел - ещё темно.

Уже рассвело, но в плотном горячем тумане нечистого города было видно едва на десять шагов. Стены противоположных зданий казались бесформенными колеблющимися глыбами. Аргхад шёл впереди, высоко и торжественно неся факел над головой, то и дело оглядывался.

Илья привычно кутался в плащ, пряча кумангу. Плащ оказался необычайно тяжёлым, а складки на груди - жёсткими. Ощупав их изнутри, он понял, что ткань просвинцована. Ещё одно удобство, которое ему никогда не пришло бы в голову, и которое он вскорости оценил.

Изредка навстречу попадались прохожие. Не каждый спешил отвести взор, убежать или вжаться в стены. Многие кланялись. Некоторые салютовали, с лязгом выхватывая из ножен мечи. Надо полагать - офицеры гарнизона, превращённого в личную гвардию Аргхада... На одном из перекрёстков небольшая толпа горожан окружила Илью, отрезав от поводыря, и вдруг все они повалились ниц, вытянув к нему руки. И стало невозможно пройти, не наступив хоть на кого-нибудь.