Даже Майя слегка улыбнулась. Блеснули зубы, словно ломалась корочка льда. Майя на минуту оперлась на мое плечо, и я замер, боясь спугнуть примирение.

Но Майина улыбка погасла, взгляд стал рассеянным, невнимательным.

Мы сидели, подыскивая уже ненужные слова. Это было тягостно всем.

Юра и Алла поспешно попрощались. Мы вышли проводить их. Алла мурлыкала песенку и изредка дергала Юру за ухо. Мне казалось, что им тоже невесело. И дело, конечно, не в сегодняшней интермедии. Как бы причина горестей не оказалась у нас одной и той же…

Медленно, не глядя друг на друга, мы с Майей вернулись в свой дом. В передней сидел в кресле какой-то юноша. Его лицо покрывал типичный для космолетчиков красноватый загар. Увидев нас, он встал и шагнул навстречу. У него были длинные ноги, ступал он неуверенно, словно пробуя пол.

— Здравствуйте, — сказал юноша, не зная, куда девать руки.

Он слегка выпячивал губы, как будто обижался на кого-то.

— Я ваш сосед, — отрекомендовался он. — Меня зовут Ким. Работаю космолетчиком на грузовых. Я ждал, что еще скажет обиженный юноша.

— Хотелось бы поговорить с вами обоими. — Он умоляюще смотрел на нас. Даже сквозь красноватый загар на его лице проступал румянец.

— Говори, — не слишком любезно сказала Майя.

— Недавно женился, — признался он, с вызовом глядя на нас.

— Поздравляю.

— Жена ждет ребенка.

— Тебе лучше посоветоваться с врачами, — заметила Майя.

— Но… Тут врачи не помогут…

Человек просит о помощи. Среди моих сегодняшних современников отклик на такую просьбу срабатывал как безусловный рефлекс.

— Если мы только можем… — сказал я.

— Да, да, именно ты и она. — Он указал взглядом на Майю. — С вашим опытом. Вы больше, чем кто-либо. — Он обрадовался, перешагнув рубеж. — Понимаете, она стала нервной, капризной. Если бы вы могли зайти иногда, поговорить с ней. Просто прийти в гости и…

Мы с Майей переглянулись.

— Сейчас? — спросил я.

Он улыбнулся во весь рот, и лицо его стало довольным-довольным. Мы пошли за ним.

— Здесь близко. Минут двадцать, если бежать. Мы побежали, сбивая росу с травы. Мне становилось весело. Давно уже я не бегал вот так, в гости к незнакомому человеку, с непонятной миссией.

— Ну вот мы и прибежали, — сказал он, пропуская вас в свой дом.

Молодая женщина поднялась навстречу, протянула руку:

— Магда.

Она радостно улыбалась, как будто с нетерпением ждала нашего прихода. Я почувствовал за всем этим тайну, какой-то ход.

Мы говорили о спортивных состязаниях в Африке, о проблеме обучения — Магда оказалась преподавателем эстетики в школе первой ступени. Перешли к вопросам воспитания…

Настроение Магды часто менялось, она внезапно умолкала, замыкаясь в себе. Тогда Ким с надеждой смотрел на нас, подстегивал взглядом — и мы бросались в наступление. Майя пыталась развеселить Магду, и это ей легко удавалось. Пожалуй, слишком легко…

Майя была довольна собой. Она подчеркнуто внимательно относилась ко мне, все время интересовалась моим мнением. Сначала просто играла перед ними в «примерных супругов», затем вошла в роль, увлеклась.

Магда смотрела на Кима с ласковым восхищением. А он хмурил брови, выдавая себя. Когда я перехватил его заговорщицкий взгляд, то начал понимать, какая сцена здесь разыгрывается. Хорошо, что Майя, кажется, еще не поняла.

И все же мне не хотелось уходить от этих детей. Мне было хорошо с ними. И Майе тоже. Она дала Магде кучу советов, которых сама в свое время не выполняла. А я наблюдал, как они изо всех сил пытаются скрыть радость от того, что им удалось развеселить нас, как она восхищается им, а он — ею. Я отбросил необоснованные подозрения, будто они сговорились с Юрой и Аллой. По всей видимости, они с ними не были и знакомы, а приход в один день — чистое совпадение. Странно, что их не очень искусная игра оказалась сильнее, чем расчет наших старых друзей.

По дороге домой Майя была необычно ласковой и задумчивой. Легкие тучки пробегали по ее лбу, туманили глаза. Она прижалась к моей руке, спросила:

— Ты не обижаешься на меня?

— Что с тобой, милая?

Она тяжело вздохнула:

— Мне снятся кошмары. Что-то чудится. Ничего не могу запомнить. Забываю…

— Что забываешь?

— Все. О тебе, о работе. Забываю самые элементарные сведения. Такое впечатление, как будто отказывает память.

Я почувствовал, как у меня холодеют руки и ноги от жуткой догадки. Ничего не мог ей сказать. Если мои подозрения подтвердятся, то ничем помочь нельзя…

Она смотрела на меня, ожидая утешения. Я сделал усилие над собой, пытаясь улыбнуться. Очевидно, получилась отвратительная гримаса, потому что Майя поспешно сказала:

— Не надо.

Мы шли молча, взявшись за руки. Я не мог защитить ее.

«Пусть то, о чем я думаю, окажется неправдой», — заклинал я, не в силах не думать об этом. Мы проходили мимо входа в парк, мимо памятника с горящими кристаллами.

— Иди домой. А я постою здесь, скоро приду, — сказала Майя, гладя мою руку. — Мне надо побыть одной.

Я поцеловал ее, прижал к себе и отпустил. Быстро пошел по тропинке. Я думал о силе человека и силе природы, о доброте человека и безразличии природы, о мудрости человека и слепой неотвратимости природы, о том, что лучи звезд оказываются острыми и ранят.

Внезапно прозвучал сигнал видеофона. Вызывали по первой оповещательной. Я нажал кнопку включения. Раздалось:

«Говорит «служба помощи». Слушайте все, находящиеся в квадрате М-272. У входа в парк Крафта…»

У меня что-то оборвалось внутри, прежде чем я расслышал следующие слова:

«…плачет женщина. Кто знает ее, отзовитесь».

На экране возникла знакомая согнутая фигурка. Майя по-детски размазывала слезы кулачком, пытаясь справиться с ними.

«Кто знает эту женщину, отозвитесь».

Я знал эту женщину. Я догадывался о причинах горя. Но я боялся, что на этот раз даже «служба помощи» — самая распространенная служба на Земле — не сумеет помочь.

— Привет, старина! — рявкнул Степ Степаныч, опуская мне на плечи свои могучие руки. — В конце концов прибыл договориться о новых заказах. По знакомству выполните в первую очередь? Или посмеете поставить в общую?

Он грозно-вопросительно изогнул правую бровь.

Я изобразил легкий испуг, и он довольно засмеялся, спросил:

— Ну, выкладывай, как вы здесь живете?

Его бас рокотал и гремел, как обычно, но я его слишком хорошо знал и между паузами различил тревожные нотки. Понял, что он должен говорить со мной о чем-то, о чем ему говорить не хочется.

Он расспрашивал и сам рассказывал новости, явно оттягивая другой, заранее подготовленный разговор. Это был один из его приемов.

Но я в таких случаях действовал иначе. И сейчас спросил напрямик:

— Не начнешь ли с главного?

Он сердито свел лохматые брови:

— Неужели двести пятьдесят лет не могли тебя изменить?

Я не отозвался на шутку. И ему не оставалось ничего другого, как ответить на мой вопрос:

— Посоветоваться с тобой хотел. Понимаешь, как видно, я устал в последнее время. Не могу запомнить никаких новых данных. Не лезут в голову, хоть она у меня всегда была просторной. Конечно, это — временное явление, но досадно, черт возьми! В самый разгар работы! Чего доброго, придется еще брать внеочередной отпуск!

Раз он так хорохорится, — дело плохо. Я ловил его взгляд, но он отводил глаза. Значит, и он понял, в чем тут дело. (По глазам мы безошибочно определяли, когда кто-то из нас говорил неправду.) Он знал, что это не «временное». Может быть, успел поставить и проверить диагноз, как это сделал я. Собственно говоря, я мог бы поставить этот диагноз раньше, если бы не был так упрям. Мог бы предвидеть его еще тогда, когда мы начинали опыт.

Ведь память притупляется не из-за возраста, а из-за груза. Ребенок запоминает лучше, чем взрослый, в основном потому, что в его кладовой много свободного места, что доска его памяти чиста, свободна от записей, каждое слово на ней отчетливо видно.