Днем по пустынной части Голодая, носившей название Кашеварки, шел человек. Передвигался он не торопясь, незаметно оглядывая прохожих и изредка останавливаясь. По виду человек был похож на чудака — гуляющего, оказавшегося здесь случайно; зайдя в самый центр пустыря, называющегося почему-то Новым Петербургом, присел у края разлившегося болота, долго рассматривал кувшинки и лилии. Потрогал рукой ряску, взболтал мутную жижу, поднес ладонь к глазам, изучая осевшие на ней зеленые крапинки. Поморщился, достал платок, щурясь на солнце, неторопливо вытер ладонь — и двинулся дальше, к Голодаевскому переулку. Увидев местного жителя с тележкой сена, остановился. Подождал, пока мужичок минует обнесенное забором двухэтажное здание, кивнул:

— Любезный, сам не отсюда?

— А что? Отсюда.

Пластов, сделав вид, что небрежно осматривает окрестности, процедил:

— Хорошо, хорошо… Понимаешь, хотел я тут дачку на лето присмотреть. Не поможешь?

— Дачку? Ну, барин…

— А что?

— Да тут дач-то отродясь никто не снимал… Какие тут дачи-то? — Сплюнул. — Пакость одна, болота, гниль.

— Ну-у, это ты зря. Вот, например, чем не дача?

Мужик оглянулся:

— Которая? Натальинская-то ферма? Да в ней никто не живет.

— Ну и что, что не живет? Забыл, как ты ее называл? Натальинская?

— Натальинская ферма, как еще?

— Ну да, ферма, значит. Она давно здесь, эта ферма?

— Всегда тут была.

— Почему ж так называют — ферма?

— Кто их знает. — Мужик взялся за ручку. — Зовут и зовут.

— Не живут, говоришь, на ней?

— Кто ж здесь жить-то будет?

— И давно?

— Не живут-то? Почитай, сколько помню — годов шесть. А то все семь.

— Понятно. Не скажешь, раньше на ней кто жил?

— Раньше она чухонской была, чухонцы с фабрики жили. Да потом ушли, воздух плохой, испарения тут.

— И что — теперь никто эту ферму не сторожит?

— Сторожит? — Мужик почесал в затылке, снова отпустил тележку. — Да ты, барин, никак про сторожа спрашиваешь?

— Про какого сторожа?

— Подожди… — Мужик повернулся к дому. — Ну да. Недели две назад чудак какой-то сидел тут на завалинке. В кожухе.

— Сторожил, выходит?

— Ну да. Я еще подумал: купил, что ль, кто Натальинку?

— Где он сейчас-то — сторож?

— Кто его знает. Я и то смотрю, как утром ни прохожу, сидит на завалинке, зевает. Думаю, охота была, там не живет никто, купили, может… А потом, недели уж две как, не видать. Который день хожу — не сидит.

— Значит, нужды нет.

— Оно верно. Пойду, барин.

— Постой, какой он из себя был, этот сторож?

— Ну, барин… Не упомню. Вроде так мелковатый, с бородой. А так — мне он ни к чему. — Мужик кивнул: — Пойду, господин хороший, извини.

Глядя ему вслед, Пластов подумал: место здесь пустынное. При определенном опыте сделать с человеком можно что угодно. Камнем по голове, труп в болото — и концов не сыщешь. Недели две назад — это примерно пятого-седьмого июня. Перевод с Василеостровского почтового отделения отправлен пятого. Все сходится. Очень похоже, что с Ермиловым поступили именно так, сторож нашел здесь свой конец. Но вряд ли полиция разрешит поиски тела, у него ведь нет ни одного доказательства. Но даже если допустить, что ему удастся убедить власти, он и приблизительно не определит место, куда могли сбросить убитого.

К концу дня Пластов шел по набережной Фонтанки, возвращаясь домой. Теперь он почти не сомневался: пожар и дело о страховке затеяно для того, чтобы скрыть похищение генератора. Заметил про себя: ему, как юристу, доказать ценность пропавшего устройства будет трудно, если не сказать невозможно. Это никем не опробованное изобретение. Вспомнил слова Субботина — «полигон мысли». Похоже, генератор был нужен, но завод подожгли не только из-за этого. Тем, кто выкрал новый агрегат, сильно мешал и сам завод. Что касается фирмы «Шуккерт», купившей пустующий участок земли рядом с заводом, вряд ли она непосредственно связана с диверсией. Но пронюхать что-то о замышлявшемся пожаре фирма могла. Значит, с немецкой дальновидностью могла рассчитать, что сгоревший завод будет легче присовокупить к заранее приобретенному пустырю. Похоже, Глебов действительно обречен. Скандал вокруг его имени необходим как прикрытие — после него всем, кроме самого Глебова, обеспечена спокойная жизнь. Ермилов — Трояновский — Коршакеев, до чего же умная и точная игра. С мыслью об этом он повернул на Моховую и увидел Тиргина.

Помощник присяжного поверенного стоял на углу в квартале от его дома, делая вид, что разглядывает афиши. Кажется, он ждал именно его. Приблизившись, бывший сокурсник поднял брови, сказал вполголоса:

— Арсений… Я так и думал, что ты подойдешь с этой стороны.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего, пойдем рядом. — Они двинулись в сторону Литейного. — Если кто-то нас увидит, он должен подумать, что мы встретились случайно.

— Да в чем дело, ты можешь объяснять?

Тиргин, пытаясь что-то перебороть в себе, отвернулся.

— Сейчас поймешь… Арсений, мы оба юристы. Я надеюсь, тебе не нужно ничего объяснять. Я назову шесть цифр.

— Шесть цифр?

— Да, шесть цифр. Запомни: восемьсот восемь, девятьсот один. Запомнил?

— Восемьсот восемь, девятьсот один. Ну и что?

— Ничего. Я вообще тебе ничего не говорил.

— Понимаю, но что это?

— Неважно, потом поймешь. Учти: я делаю это только ради Лизы Глебовой. Только ради нее.

— Ты хочешь сообщить мне только эти цифры — и больше ничего?

— Но эти цифры — и так очень много. Да, Арсений.

Кажется, кандидат в женихи решился ему помочь. Интересно. Только вот что могут дать ему эти цифры? Прежде всего, что они означают? Совсем не исключено, что это номер счета. Но что это может дать ему, Пластову? Практически ничего, ни один банк в Петербурге не пойдет на то, чтобы нарушить тайну вклада. Он повернулся, разглядывая шагающего рядом Тиргина. Наверняка эти цифры связаны с Трояновским, но что они значат?

— Что это? Банковский счет?

— Арсений, я больше ничего не могу сказать… Клянусь.

Нет, этих цифр ему недостаточно, надо вытягивать из Тиргина остальное. Вытягивать всеми возможными средствами. Ведь практически во всем деле Глебова он до сих пор не может обнаружить ничего материального, только догадки, предположения, слухи. Пройдя еще немного, Пластов остановился,

— Вот что, Тиргин, то, что ты мне сейчас сказал, воздушный пузырь.

— То есть как воздушный пузырь?

Пластов подул в воздух:

— Вот так, видишь? Что мне эти твои шесть цифр? Что?

— Знаешь, Арсений, я и так пошел на многое.

— Ценю твое желание помочь, но ты правильно выразился: мы с тобой юристы. Допустим, я понял, что означают эти шесть цифр. Это банковский счет, больше того — банковский счет, открытый в некоем банке на имя Трояновского…

— Ради бога, Арсений!

— Да не трусь ты, черт тебя возьми! Не трусь, пойми — ты уже все выдал! Ты где-то увидел эти шесть цифр, так вот — где? На каком-то документе, письме, в записной книжке? Да не молчи ты! Где ты их увидел?

— Арсений, я этого не могу…

— Будь мужественней, неужели тебя так запугал Трояновский?

Тиргин сглотнул слюну.

— Пойдем, на нас смотрят. — Они двинулись по тротуару. — Хорошо тебе говорить, ты ни от кого не зависишь… Да тебе и вообще нечего терять… Ладно, бог с тобой, все ради Лизы… Эти шесть цифр я увидел в письме.

— В каком письме?

— В конфиденциальном письме на имя Трояновского. В нем сообщалось, что на имя Трояновского в банке Мюллера открыт счет, номер которого я тебе назвал. — Тиргин остановился, его бледно-голубые глаза растерянно моргали. Да, подумал Пластов, для своего характера его бывший сокурсник решился на многое, но даже этого мало, если он хочет иметь хоть какие-то шансы на успех. Нужен документ, материальное доказательство, иначе все опять уйдет в песок.