Да, представьте себе, моральный изувер следователь не нашел ничего лучшего, как "шить" мне, легендарному советскому разведчику, мелкоуголовную статью "многоженство"! При этом он еще и намекнул мне, что если я буду отпираться, то в материалах дела будут отражены "отягчающие обстоятельства": моей первой женой была дочь лютого врага советской власти Нестора Махно, а разрешение на второй брак я получил от моего непосредственного начальника Юстаса, который был разоблачен как иранский шпион, в молодости служивший евнухом в шахском гареме (под руководством этого "морального разложенца" я и встал на "зыбкий путь двоеженства").

Свершившийся суд был поистине "самым гуманным в мире": военный трибунал не только признал заключенные мной в прошлом браки недействительными, но и обязал меня жениться на гражданке Хабибулиной, якобы ожидавшей от меня ребенка. То есть, ребенка она действительно ожидала, о чем и свидетельствовало прилагаемое к делу заключение гинеколога, но в этом заключении, разумеется, не было сказано, кто есть настоящий виновник щекотливого положения пострадавшей. Да и сроки зачатия были искажены.

Короче, без меня меня женили! И не только женили, но еще и припаяли в качестве свадебного подарка три года исправительных работ в лагере общего режима. Но и это еще не все. Комбинация, разыгранная следователем, была поистине многоходовой. После того, как меня отправили рыть тоннель под Беринговым проливом (был такой грандиозный проект - проложить железную дорогу из России в Америку), мою молодую жену арестовали как "чэ-сэ-вэ-енку" - члена семьи врага народа. Стоит ли говорить о том, что следователем по ее делу был все тот же прыткий старичок! А само следствие длилось вплоть до моего возвращения с зоны.

На свободу я вышел отцом-героем: жена умудрилась родить за время моей отсидки трех девочек. Причем записаны эти "три сестры" были на мое имя:

следователь задним числом оформлял моей жене свидания со мной именно на "роковые дни". В результате все было шито-крыто, и когда я попытался развестись, гражданский суд отказал мне в разводе.

Лишь XX съезд партии положил конец этому сексуально-уголовному беспределу. Особым решением Специальной комиссии при Комитете партийного контроля я был полностью реабилитирован и разведен. Следователь, допустивший по моему делу грубое нарушение норм социалистической законности, был отстранен от занимаемой должности. В виду преклонного возраста он был освобожден от уголовной ответственности и с учетом прошлых заслуг перед партией и правительством назначен директором комсомольско-молодежной стройки Целинограда.

Омрачало мое положение лишь то, что по досадному недоразумению Спецкомиссия КПК не освободила меня от выплаты алиментов за троих детей.

После отсидки я работал сторожем-смотрителем законсервированного районного бомбоубежища на мизерной ставке, и мое финансовое положение с учетом вычетов из зарплаты было весьма плачевным. Денег едва-едва хватало на аренду комнаты в коммунальной квартире, и на пропитание практически ничего не оставалось. Не в силах свести концы с концами, я отказался от комнаты и переехал на ПМЖ в бомбоубежище, которое в шутку прозвал "бомжеубежище". По сравнению с коммуналкой это был просто рай:

400 квадратных метров жилой площади, пять душевых и десять туалетов все на одного человека! К тому же, мое бомжеубежище находилось в глухом, но живописном уголке Сокольнического парка, откуда было рукой подать до тенистых лиственничных аллей, благоухающего розария, летнего театра, эстрадной площадки, комнаты смеха, тира и прочих прелестей индустрии развлечений. Все свободное время я проводил в прогулках по парку, и в свою бетонированную берлогу возвращался, как правило, далеко за полночь:

слишком неуютно мне было одному на ее необъятных просторах, где от кровати до туалета полста шагов.

Со временем у меня появились друзья из местных ветеранов - бывших фронтовиков. Точнее, это теперь они ветераны, а тогда им, как и мне, было по сорок с небольшим. Я с ними частенько пил пиво в кафе "Сирень".

Они вспоминали свои боевые подвиги, а мне приходилось отмалчиваться: не рассказывать ведь этим простым заводским работягам, как я инспектировал развед-резидентуру рейха в Мадриде или вел двойную радиоигру с Англией!

Однажды я, правда, до такой степени налакался пива, что не вытерпел и выложил своим приятелям историю соблазнения подружки Гитлера - они ржали надо мной, как ненормальные. После этого мне дали кличку Фон-барон, с намеком на знаменитого сочинителя невероятных историй.

Так я беззаботно прожил почти год, пока не познакомился на катке с молодой очаровательной девушкой. Наша встреча произошла при необычных обстоятельствах: я в нее случайно врезался на коньках, когда она в сапожках шла по льду с большим фибровым чемоданом. Упав, она ушибла бедро, и я, как истинный джентльмен, отвел ее в свой дом-крепость, чтобы сделать ей свинцовые примочки, потому что, по ее рассказам, у нее был не муж, а "ревнивая скотина", придиравшийся к малейшей царапине на теле порабощенной жены. Я так увлекся этой румяной барышней с тонкой прозрачной кожей и пухлыми ножками, что даже не спросил, как она оказалась на катке с чемоданом. Наутро Нина - так ее звали - поклялась мне в вечной любви и заявила, что уходит от мужа, чтобы "связать со мной свою судьбу". Оставалось только забрать вещи. Муж был на работе, и мы поехали за ее пожитками на Преображенку. Ключа у нее с собой не было, и мне пришлось залезть по водосточной трубе в форточку, чтобы открыть дверь изнутри. "Пожитки" оказались не такими уж и скромными: килограмма два столового серебра, хрусталь и старинные иконы. Все это мы по-быстрому уложили в четыре чемодана и перевезли на такси в новое "семейное гнездышко".

Медовый месяц пролетел как во сне, а потом опять начались материальные трудности. Нина боялась показываться на работе, потому что там ее подкарауливал муж, а моей более чем скромной зарплаты хватало только на чай с сушками. Пришлось потихоньку распродавать на толкучке нинино приданое. Поутру я завертывал в газету очередную безделушку из трофейного японского фарфора, упаковывал ее в авоську и шел пешком на Рижский рынок. Торговля шла успешно: обычно я возвращался с выручкой уже к обеду. "Не жизнь, а малина" неожиданно закончилась, когда одна из покупательниц, пухлая пожилая женщина в огромных очках на курносом бородавчатом носу, которой я показывал "из-под полы" золотые дамские часики "Слава", вдруг с истошным криком "милиция!" разъяренно вцепилась в мои вихры. Реакция разведчика меня не подвела: я тут же сообразил, что она по каким-то приметам опознала украденную у нее ценность, вынул опасную бритву ("Режут!!!" - "Молчи, дура!"), которую носил в кармане пиджака для самообороны, одним точным движением откромсал себе клок волос и бросился бежать, швырнув бритву и часики под ноги оторопевшей гражданке с зажатым в кулаке светлым локоном.