Литмир - Электронная Библиотека

Пальцы на босых ногах начинал сводить холод остывающей так быстро теперь земли. Ясэ пробиралась через полоски света между деревьев, собирая настоявшиеся запахи в память. Им предстояло исчезнуть совсем скоро. Ясэ же ждала дорога в большой город, откуда по слухам возвращаются уже без особенной страсти и внимания к тонким структурам нелюдимого леса. Их каменные стены делали слепыми и неяркими глаза, думала она, а души ламинируют в самый современный и прочный полиэтилен как кусочки мяса в магазине. Ее внутреннее молчание превращалось в задумчивость каждый раз, когда она считала дни до своего отъезда, но передумать она не позволила бы себе никогда…

Бабушка сидела на лавочке возле дома и курила, уставившись куда-то вдаль. Она походила на вождя племени Яки сейчас, ожидавшего бурю или наступление врага на горизонте. На завалинке, так называлась эта маленькая старая скамеечка, даже самый упертый и замкнутый на себе человек способен был ослабить собственную хватку и отрешиться от суеты. Она была аналогом коврика для медитации здесь. «Тот в тебе, кто заставляет постоянно над чем-то думать, покорно отойдет в тень и оставит тебя наедине с собой, как только ты приземлишь свою задницу на нее…», – часто повторяла, насмехаясь над гостями, бабушка. Ясэ сидела на скамейке по ночам. Кружка горячего крепкого чая, ворованная у бабушки сигарета и поверхность скамейки под спиной – единственное, что удерживало ее сознание спасительным парашютом в мире в такие ночи. Она погружалась с головой в звезды, чувствуя себя в их одиноком свете как дома. Ее внутренняя тишина была как будто каплей этого несокрушимого космоса, постоянным напоминанием о его крепких объятиях…

– Ты должна будешь помочь мне сегодня, – выпуская клубы дыма, проговорила бабушка. – Это мертвое чертово отродье все боятся трогать, а оставлять так тоже мало приятного. Я сказала им снять крышу с дома – священнику будет не так страшно. Дергается тоже как одинокий головастик в темной канаве.

– А я зачем? – с видом планирующего вылазку разведчика, не поднимая глаз, спросила Ясэ.

– Ну а ты что же, боишься?

– Вроде, нет…

К сумеркам от крыши ведьминой избы остались ломаные доски и отесанные бревна, в беспорядке разбросанные вокруг стен. Бревна отрывались и отламывались от дома в панической спешке. Говорили, что кто-то даже упал с лестницы, и что это старухино неугомонное зло противилось попыткам людей изгнать его.

Осунувшегося священника вели под руки. Ясэ тащила за ним сумку со свечами, крестами и склянками, среди которых через сломанную молнию на дне мелькала подранной этикеткой початая бутылка водки. «Сантехник почти, – тогда подумала она, – только воды своей чего-то испугался».

Люди остались за забором.

Старуха лежала на кровати посреди единственной комнаты. Закутанное в платок лицо походило с виду на кусок вяленого морщинистого мяса. Мертвое тело составляло подходящую компанию, будто ожидавшему и приготовившемуся его принять, интерьеру. Старинные фигурки балерин и берестяные игрушки вековой давности повылезали из темных углов, из чердаков, из под крыш, оттуда где живут домовые, встречать ведьму в свое прошлое.

– Не трогай. Пусть стоят себе,

Бабушкина рука опустилась на плечо Ясэ, и та не решилась настаивать на рассмотрении пыльной коллекции поближе,

– Они уже очень долго хранят свои истории. Потому она их и собирала. Истории скорее всего захватывающие, но жестокие. Обычно такие лучше всего ложатся в их память. Металл и камень умеют помнить человеческую боль. И люди очень давно это знают. А может, когда-то металл и камень научили людей убивать. Кто только им указал на такую роль. А фигурки кричат из прошлого, если слышать. Кто о чем. Человеку страшно прислушаться к ним, но по дикому интересно. Потому что они живут сквозь время, несут себя сквозь клетку часов, в которой человек мечется, осознавая неизбежность смерти. Страшно человеку, но жутко интересно попробовать заглянуть хотя бы назад, туда, в заваленный старым хламом и пеплом событий чердак осыпающегося прошлого.

Бабушка обошла вдоль стен комнаты, скрипя прохудившимся полом. Ясэ показалось, что от ее слов остолбеневший батюшка сейчас рассыплется и добавит к имеющейся пыли еще горстку. Она начала доставать из его старой дерматиновой сумки принадлежности для обряда и передавала ему. Святой отец ожил и принялся за приготовления, не забыв обозначить начало работ по традиции парой глотков наверняка освещенного спиртового раствора. Так расставленные свечи казались прямее и держали огонь, как правило, крепче, создавая необходимую гармонию в рисунке ритуала.

Наверное, сверху, в отсутствии крыши, это выглядело удивительно – подумалось Ясэ. Она подняла глаза и в квадрате неба увидела, как сверху на подсвеченные облака давит темнота. Свет уходил за Солнцем, оставляя в редких высоких полосках свинцовые следы, похожие на зарубины или следы от расцарапавших кожу когтей. «Мужики сняли крышу, Солнце сорвало балдахин с неба, и остались мы лицом прямо из постели в космос…», – пробормотала Ясэ, рассевшись на полу спиной к холодной печке.

Когда все было готово, а священник почти нарядился в рабочее, бабушка предложила ей выйти, и Ясэ, еле скрыв воодушевление, вышла на улицу. Хоть комната внутри дома и не особенно отличалась атмосферой в отсутствии крыши, во дворе было теплее и спокойнее. Небо и звезды были вокруг, а не в фокусе прямоугольника из стен, ветер приносил голоса и запах костра с берега. Жизнь из всех сторон придавала столько уверенности и непоколебимости, что в небо можно было смотреть даже с удовольствием, чуть балуя себя иногда приемами аккуратного осознания неизвестной огромности космоса, на который ты нацелил свои глаза…

Люди, что оставались около забора, разбрелись по домам. Сидели за столами и выпивали по вечерней за ужином.

Отыскав лавочку за «поехавшим» в сторону сараем, Ясэ присела и прислушалась. В доме монотонно шептали, иногда позвякивая инструментами, а может посудой. Пара заимствованных у бабушки сигарет смялась в кармане. Аккуратно, чтобы не порвать папиросную бумагу, она достала из кармана одну и закурила, медленно свалившись в головокружение. «Вот звезды наверху», – думал она – «А вот я закрыла глаза, и их уже нет. Какое мне дело до точки на небе, если я могу убрать ее из жизни, повернув голову. Навсегда. Я их и не запоминаю даже. Утром Солнце накроет нас колпаком и все. Все пропали…»

Глаза ее закрывались и открывались, размышляя о разнице, пока в очередной раз ни решили остаться сомкнутыми. Почти сгруппировав сознание для сна, в глазах ее загорелся вспышкой фотоаппарата свет. Она вскочила с возможно первого в своей жизни испугу и на самом выходе успела поймать разогнавшийся по гортани крик. Вокруг все оставалось прежним, но пропитанным неслышным звоном непривычности. Как будто она встала в неположенное время, не по судьбе, как будто ее вдруг протащило через временные складки в ближайшую из параллельных вселенных. Здесь было тревожно. Ясэ подумала, что все это возможно часть взросления и переходного возраста. Взрослые всегда утверждали при первой возможности, что жизнь – жестокая штука. Все как один они как будто знали на собственном опыте об этом, и, прищуривая глаза, качая головой, сваливали это сверху на наивных детей. Наверное, это приходила ясность и трезвое мышление, предполагала она. А наивность растворялась как свет в вечернем небе. Пелена спадала и оставалась истинная картинка без заблуждений и помех…

Бабушка, устало вздыхая, появилась из-за сарая и села рядом.

– Вроде угомонился святой отец. Положила спать окаянного…

Чиркнула спичка. Громко и глубоко она затянулась и на выдохе откинулась назад к покосившейся стене.

– После второй бутылки сжечь ее предлагал. Дурак… Вместе с домом, говорит, спалю. Священным огнем. Сопьется когда-нибудь до чертиков.

– Страшно ему, наверное.

При слове «страшно» у Ясэ подернулся подбородок. Ей показалось, что она впервые произнесла его с осознанием заключенного внутрь значения. Как будто прочитала его в первый раз в букваре, глядя на поясняющую картинку рядом.

3
{"b":"37270","o":1}