Так я водил за нос полицию больше двух часов, успешно затягивая время, но внезапно все переговоры были прекращены, и я понял, что вмешалась контрразведка. Теперь надо было ждать серьезных событий... И они очень скоро произошли: входная дверь и шкафы с оглушительным грохотом разлетелись в щепки от взрыва, по дому пополз едкий дым слезоточивого газа, и не успел я надеть на лицо влажную тряпку вместо респиратора, на меня набросились крепкие парни в противогазах.
В контрразведке меня уже допрашивал не прежний истеричный юноша с полуопущенными веками, а серьезный, жесткий и цепкий следователь. Он сразу заявил, что мне сохранят жизнь, если я укажу местонахождение Игора Бойда или его тела. У следствия была единственная версия, но очень убедительная для прокурора: инспектор Вальт Стип похитил доктора Бойда при помощи домработницы доктора и неизвестного третьего лица.
Сначала я не мог понять, зачем им понадобилось приплести это третье лицо, но вскоре из вопросов, которые мне задавали, я понял, что без него следствию никак не обойтись: иначе невозможно объяснить, куда делся Игор, ведь пилот вертолета показал, что с Линой его не было. И действительно... ведь было "третье неизвестное", было! Я сам вдыхал его смрадные пары, стрелял в его пронырливую тень и поднимался в плотном луче его света... Но я ничего не сказал про это следователю даже под пытками.
Меня пытали электрическим током дважды в день, утром и вечером. У них это называлось "шоковой терапией". Молчать было невозможно, а говорить правду - глупо, поэтому я рассказывал своим палачам заведомо сказочные истории про горных партизан, прячущих в пещерах ядерные боеголовки, про инопланетян, подрабатывающих на фабриках смерти кочегарами, про тайную подводную цивилизацию, засылающую в тыл врага диверсантов под видом золотых рыбок, и прочии бредовые фантазии, вспыхивавшие в моей голове с каждым новым разрядом тока.
Через неделю под Каальтенградом выследили и арестовали в одном из пригородных мотелей Лину. Насколько я понял, она встретилась с моей сестрой Ведой, но отказалась от ее помощи, чтобы Веду не обвинили в пособничестве. Разумеется, я пытался доказать следователю, что Лина оказалась случайно замешанной во всю эту историю, но такая версия не вписывалась в "воссозданную следствием картину преступления".
Я потерял счет дням и не могу сказать, через какое время состоялся суд. Думаю, что через несколько месяцев после моего ареста. Суд был закрытым, без участия адвокатов. Меня обвинили в похищении и убийстве доктора Бойда и как особо опасного государственного преступника приговорили к высшей мере наказания без права на апелляцию. Лину судили отдельно, но тем же судом, и приговор был вынесен идентичный.
Апеллировать я не мог, но мне все же разрешили написать письмо Главному инспектору. Я просил его "с учетом моих прошлых заслуг" выполнить мою просьбу и сохранить жизнь Лине. Вскоре я получил сухой официальный отказ. Тогда я написал еще одно письмо, в котором просил казнить нас вместе. На этот раз Главный обещал "оказать содействие" в выполнении моего последнего желания.
В переписке с Главным прошло около месяца - мою казнь отложили до ее окончания. Не буду описывать свои переживания в ожидании смерти, потому что их не было. Я волновался лишь о том, что Лину казнят раньше, чем я получу ответ на свою просьбу. Голова моя стала светлой и ясной, я сделался фаталистом и полностью покорился своей судьбе. Смешно сказать, но я даже радовался жизни, потому что меня больше не пытали током и разрешили читать газеты.
И вот в один прекрасный день... Да, это было чудо! Я едва не захлебнулся от переполнивших меня чувств: раскрыв центральную правительственную газету, я увидел большую статью под заголовком "Клевета во плоти". Собственно, это была не статья, а подборка возмущенных писем читателей, в которых они клеймили позором книгу "Плоть и прах" - это была моя последняя книга! Я плакал от счастья: если мою книгу ругают в центральной газете, значит, ее читают миллионы. Довольно легко я представил себе цепь связанных с ее распространением событий: ЗМ дошел через Лину и Веду до издателя. Вряд ли издатель рискнул официально издать такую книгу, да еще написанную преступником - скорее всего, он сделал несколько копий и раздал любителям, а те уже размножили мою писанину на бумаге, на дискетах и в электронных сетях. И вот теперь я умиленно перечитывал ругательства в свой адрес, которые звучали для меня слаще любых похвал: "Серое и скучное, бездарное произведение... заткнуть грязную собачью пасть клеветника... нож в спину нашей демократии... позор для современной литературы... за это надо убивать на месте... дерьмо, дерьмо и еще раз дерьмо... казнить мало!" Особенно порадовало меня это "казнить мало!" Интересно, что они имеют в виду под более суровым наказанием? Вечные пытки? Нет уж, дудки, дорогие читатели, ухожу я от вас, а вы тут живите как хотите, Бог вам в помощь и ветрило в руки!
Точная дата казни заранее не объявлялась, но когда мне не принесли в очередной раз обед, все стало ясно. Тех, кого отправляли в газовую камеру, переставали кормить за 24 часа. Причина проста: смертника может от газов стошнить на пол камеры, а кому потом убирать? Исполнителям приговора? Но им и так нанесена "моральная травма"...
В ночь перед казнью я крепко и спокойно спал. Мне снились приятные цветные сны. Жаль, что я их не запомнил. Когда меня разбудили и вывели из камеры в холодный мрачный коридор с сырыми стенами, на меня еще теплыми волнами накатывали смутные воспоминания о волшебных грезах. О, Морфей, сын Гипноса, зачем ты оставил меня?!
Охранник вывел меня во двор. Впервые за много дней я вырвался из замкнутого пространства коридоров и камер - в легкие мне ворвался свежий морозный ветер. Я пошатнулся, опьянев от его разгульной вольности. Последние впечатления от мира... Ночь. В свете яркого фонаря игольчато искрится летучий иней. Лай собак за воротами, невразумительные крики. Мигает красными сигнальными огнями небольшой фургон с зарешеченными окнами. Кажется, все... Охранник открыл заднюю дверцу фургона и втолкнул меня внутрь. Я нащупал в темноте скамью вдоль борта и сел. Через минуту дверцы вновь со скрипом отворились - привели Лину. Мы молча обнялись...
Тюрьма находилась на окраине города. За высокой стеной явственно слышался гул голосов... Ночью?! Откуда? Впрочем, не все ли теперь равно... Машина тронулась и подъехала к воротам - железный створ с тяжелым ржавым скрипом отъехал в сторону, и в ту же секунду неразличимая в темноте толпа взорвалась истошными криками, свистом, ревом, воем, гиканьем и женскими истеричными воплями на фоне срывающегося до визга надсадного собачьего лая...
- Что происходит? - спросила Лина, заглядывая мне в глаза, как будто там мог быть ответ.
Я прильнул к окну и увидел вдоль дороги возбужденную толпу, неистово размахивающую руками, а перед ней - живое ограждение из сцепившихся локтями солдат. Ближе к машине суетились полицеские, с трудом сдерживая рвущихся с поводков овчарок. Над толпой возвышалась одна девушка: сидя на плечах рослого парня, она что-то выкрикивала в сложенные рупором ладони. Я приложил к стеклу ухо и услышал свое имя...
- Это...
Не окончив фразы, я неожиданно для самого себя расхохотался. Никогда я так не смеялся - до спазмов в горле и колик в животе. Я катался по полу фургона, рыдая от смеха и суча в экстазе ногами.
- Что?! - нервно рассмеялась Лина, заразившись моим хохотом.
- Это... Это... Это моя встреча... встреча с читателями! - выдавил я из себя, наконец, сквозь радостное хрюканье и ржание.
- Я тобой... тобой... я тобой горжусь! - расхохоталась Лина, набрасываясь на меня сверху.
Пока мы валялись в истерике по полу, машина выехала за город, и шум толпы остался далеко позади. Мы успокоились и сели обратно на скамью.
- О чем ты думаешь? - спросила Лина.
Я сразу понял, что она хочет спросить, о чем я думаю перед смертью.
- Что мы, наконец, с тобой вместе, - ответил я. - А ты?
