- Тебя услышал?
- А как же, он всех слышит. Тебя-то воскресил. Я на Егория за тебя молился, а на другое утро, сам говорил, что Он тебя устроил.
- Ты молился за меня так же, как нынче?
- Так же...
Потом-то он узнал, что за кого он так сильно и необыкновенно молитсявсе спасаются, всем Господь помогает, вылечивает. В той Свирской деревне падеж скота сразу прекратился. Сказывали, даже половодье останавливал и тонущих как-то спас молитвой.
Но тогда-то он был настолько потрясен, в голове и душе его началась такая сумятица, что слова не мог вымолвить, и затих, аж съежился весь под шубой-то.
А Нил так же тихо и радостно и говорит:
- Молитва - жизнь моей души, без молитвы я не могу быть. И знаешь, князюшка дорогой, Он ведь со мной разговаривает, когда так молюсь Господь-то. Случалось, четырежды в знакомом зримом образе даже являлся: легкий-легкий и будто прозрачный и непрозрачный, весь в свету играющем. Но чаще все ж как облачко такого же света повиснет, заколеблется передо мною, и свежестью ласковой, легкой обвеет, и внутрь меня она проникнет, наполнит всего, и словно уж нет меня во мне совсем, а лишь Он во мне и повелевает беззвучно, силой какой-то неизъяснимой великой делать то так, а другое иначе. Голоса громового вселенского, каким вещал древним пророкам, ни разу не слышал, но внутри меня она звучит, звучит эта сила необыкновенная, и я полагаю, что это сама воля Его так звучит беззвучно вроде. А когда молю, молю, а Он не является, значит, нельзя за то, за того или за тех молиться в грехах они непролазных...
Как ему хотелось увидеть лицо Нила, когда он говорил это, но было слишком темно. Различил лишь, что он не лежал, а уже сидел на полушубке, привалившись к ножке стола.
* * *
Летосчисление тогда велось не с Рождества Христова, а с сотворения мира. А в некоторых священных книгах говорилось, что в семитысячный год наступит конец света - по христианскому же календарю это год тысяча четыреста девяносто второй.
И многие, естественно, ждали сей год с великим ужасом; ведь земная жизнь кончалась буквально для всего, для всех людей, а куда Бог рассудит определить каждого в жизнь иную, никому было не ведомо - в рай или в ад, в геенну огненную, на муки жуткие, бесконечные.
Но семитысячный год наступил, дни шли за днями, минул месяц, третий, пятый - ничего невиданного не случалось, и даже самые пугливые и притихшие было стали помаленьку оживать, а в следующем, семь тысяч первом, в семь тысяч втором и вовсе воспрянули духом, решив, что Господь или перенес конец света на какой-то другой срок, или пока вообще отменил его по неизвестно каким причинам.
Однако были такие въедливо думающие, которые, не каясь, громко спрашивали других, и даже письменно спрашивали: "Ныне седмь тысящ прошло, а конца несть, и святых отец писания ложна суще, и подобает сих писаний огнем сожещи". И дальше вопрошали: "Что то царство небесное? Что то второе пришествие? Что то воскресение мертвых? Ничего того несть. Умер кто ин, то умер - по то места и был!" И еще больше: "Еда (неужели) не можаще Бог спасти Адама и сущих с ним, еда (неужели) не имеаше небесные силы и пророки и праведники, еже послати исполните хотение свое, но сам сниде, яко нестяжатель и нищ, и въчеловечився и пострада, и сим прехитри дьявола. Не подобает Богу таково творити!.. Како может Бог на землю снити и от девы родиться, яко человек?"
Изначально эти страшные ереси принес на Русь в Великий Новгород якобы некий жидовин Схария, пришедший из Литвы, у которого были три помощника оттуда же - Иосиф, Шмойло Спаравей и Мосей Хануш. Они будто бы ели, пили в Новгороде вместе с тамошним протопопом Алексеем, попом Денисом и еще несколькими попами и дьяконами и учили их неверию в вочеловечивание Бога в Иисусе Христе, в Богоматерь, в иконы и многое иное святое и вековечное. А эти попы и дьяконы в свою очередь учили тому ж своих жен, детей, а потом, скрытно конечно, некоторых из паствы - оттуда, мол, все и пошло, потекло по русской земле ядовитой заразой, губящей людей.
Ересь назвали ересью жидовствующих.
Сам же Скария из Новгорода Великого быстро бесследно исчез, как и его помощники.
Так в семь тысяч втором году написал игумен Волоцкого монастыря Иосиф в "Сказании о новоявившейся ереси новгородских еретиков Алексея протопопа и Дениса попа и Федора Курицына и иных такоже мудрствующих". И хотя борьбу с вероотступниками до него к тому времени уже вовсю вел новгородский архиепископ Геннадий, человек много знающий, страстный и крутой, считавший, что еретиков-богохульников надо было предавать смерти, как это делает инквизиция в Испании, волоцкий игумен вскоре стал в сей борьбе главным, потому что обладал удивительным даром говорить и писать так, что его слова будто наполняли людей каким-то незримым колдовским огнем, поднимавшим их на любое дело и деяние, к которым звал Иосиф. Так же обжигающе-завораживающе он пел и церковные песнопения. И был к тому же еще и очень красив лицом и фигурой, величав и легок, его сравнивали даже с библейским Иосифом Прекрасным.
И многие шли за ним в самом деле завороженные, с подлинным благоговением, как за истинным духовным пастырем, почти пророком.
С жидовствующими нельзя было не бороться, тем более что большинство из них были лица духовные: из семнадцати обличенных в Новгороде тринадцать духовные.
"Вси сонмятся, вси о вере пытают". Отрицали троичность: дух святой как может быть воплощен? Мнили Богородицу - человекородицей. Про Христа говорили, что тот "просто человек есть, а не Бог и распят бысть от иудей и истле во гробе яко человек, и не воскресе, не вознесеся, ни имать судите человеком".
Оскорбляли священные предметы: кусали их, бросали в скверные места, спали на иконах, привязывали кресты к хвостам воронов. Подьячий Алексей Костев напился пьян, влез в часовню "да, сняв с лавицы икону Пречистые, на нее скверную воду спускал и иные иконы вверх ногами переворачивал".
Возмущались, что многие священники поставлены по мзде, а священных писаний и служб совсем не знают.
Такие мудрствования и богохульства жидовствующих не только рушили веру, но и расшатывали церковь. А крепкая церковь - это крепкое государство. Ибо церковь - это государево орудие, не единожды повторял Иосиф Волоцкий. И вместе с архиепископом Геннадием они все настойчивее требовали от великого князя Ивана Васильевича казнить всех еретиков самой лютой смертью, другим на устрашение. Особенно усердствовал Иосиф. Говорил и писал так, словно проклятые жидовствующие уже ходили по русским городам и весям целыми толпами и не сегодня завтра все из-за них взаправду рухнет безвозвратно.
