По-моему, и то, и другое не столь существенно. Неоспоримо, и это куда важнее, что одну из холодных зим конца шестидесятых годов Ботев и Левский провели вместе. Результат? Ботев и Левский многое дали друг другу: во-первых, их связала дружба, принципиальная, требовательная и самоотверженная, дружба, как говорится, до гроба; во-вторых, они определили свое взаимодействие.

Какую цель они ставили перед собой? Определить основное направление дальнейшей борьбы и найти действенные средства приближения победы. Может быть, об этом и не договаривались, но они как бы поделили между собой обязанности: один взялся определить задачи борьбы, а другой- подготовить народное восстание. В известной степени Ботев был стратегом, а Левский тактиком болгарского национально-освободительного движения. О стратегическом мышлении Ботева чуть позже, а вот постулаты Левского перечислю: жить среди народа, искать борцов, создавать революционную организацию.

Засиживаться в Румынии Левский не собирался. Он торопился обратно в Болгарию, не хотел терять времени, верил, что все сложится хорошо. Он никогда не утрачивал чувства оптимизма.

- Меня ждут, надо собирать бойцов, - говорил он Ботеву. - А ты здесь шевели мечтателей. Пиши стихи, буди в людях совесть.

В декабре 1868 года Левский отправляется в первую разведывательную поездку по Болгарии. К весне следующего года возвращается в Бухарест. Летом предпринимает вторую поездку. А с весны 1870 года, подвергаясь смертельной опасности, он за два года обошел всю Болгарию.

Искусно и часто меняя свой облик, он был неуловим для самых ловких ищеек. Созданная им в эту пору из крестьян, ремесленников, учителей, торговцев и священников Внутренняя революционная организация насчитывала свыше пятисот городских и сельских комитетов, объединивших недовольных, протестующих, готовых к борьбе.

Весной 1872 года Левский с несколькими своими соратниками выбираются из полицейского окружения и появляются на заседании Болгарского революционного центрального комитета, избравшего местом своего пребывания Бухарест. Заседания комитета с участием представителей Внутренней организации происходили в период с 29 апреля по 4 мая. Участников этих собраний разделяло множество разногласий. По-разному представляли они дальнейшее развитие событий, и все же итогом долгих споров стало объединение Болгарского революционного центрального комитета и Внутренней революционной организации. Была утверждена общая программа действий. БРЦК счел нужным назначить Димитра Обштия помощником Левского, получившего неограниченные полномочия представлять комитет на территории Болгарии.

Левского назначение помощником именно Обштия не обрадовало. На обязательности подчиниться решению комитета настоял Каравелов, избранный председателем. Левский решение большинства вынужден был принять.

Пройдет два года, Ботев выпустит в свет стенной календарь на 1876 год, напечатает в нем портрет Левского и свое стихотворение, последнее из дошедших до нас, - "Казнь Васила Левского":

О, мать родная, родина милая,

о чем ты плачешь так жалобно, слезно?

Ворон! А ты, проклятая птица,

над чьею могилой каркаешь грозно?

О, знаю, знаю, плачешь, родная,

потому, что черная ты рабыня.

Знаю, родная, твой голос священный

голос беспомощный, голос в пустыне.

О мать-Болгария! Мертвое тело

в граде Софии, на самой окраине,

тяжестью страшной в петле тяготело...

Сын твой казнен был. Рыдай в отчаянье!

Каркает ворон зловеще, грозно,

псы и волки воют в поле...

Детские стоны, женские слезы,

старцев горячее богомолье.

Зима поет свою злую песню,

тернии ветер по полю гоняет,

мороз, и стужа, и плач безнадежный

скорбь на сердце твое навевают!

Смерть - всегда смерть, она не оставляет людей безучастными. Смерть Левского одних сломила, будто вдавила в землю, других обожгла и подняла на борьбу.

Я видел, как гибель Левского отразилась на Каравелове и Ботеве, самых близких мне в ту пору людях. Левский был дорог им обоим, но... Внешне жизнь этих людей продолжалась без изменений. Любен писал статьи, вместе с женой помогал наборщикам их набирать и правил корректуры, по вечерам принимал эмигрантов и даже руководил их бесконечными спорами. Но не было во всем этом того пламени, какое до недавнего времени освещало его деятельность.

Христо вел в школе уроки - детям он отдавал много времени, - писал статьи и тоже участвовал во встречах эмигрантов. Но в нем проявилась какая-то новая черта, определить которую я еще был не в силах.

Любен - тот, все это видели, страдал до такой степени, что у него опустились руки, он поник, ощутил безнадежность борьбы...

Ботев, напротив, читал, писал, думал, могло показаться, что он весь поглощен повседневными делами. Безусловно, он страдал, и еще как, но в то же время, отстранившись от всех, замерев от безысходности, он собирался с силами, чтобы с еще большей отвагой устремиться в бой.

Отнесись к нему обывательски, я бы счел, что утратил его дружбу. И тогда мое собственное одиночество измотало бы меня вконец. Но к этому времени я уже вполне понимал неординарность Ботева и не мерил его общими мерками.

Впрочем, справедливости ради должен сказать, что пережить временное отчуждение Ботева мне помогли еще и личные обстоятельства. Сложилось так, что начало года повергло меня в некоторое беспокойство - я не получил привычного оброка. Мое материальное положение пошатнулось. Я даже отправил Николаю Матвеевичу, бессменному управителю моей Балашовки, депешу - в чем причина задержки?

Вполне отдаю себе отчет в том, что мои личные затруднения мало кого могут интересовать, однако мне, прошу снисхождения, приходится о них говорить ради ясности повествования.

Ответа от управляющего я не получил и снова послал депешу, теперь уже в два адреса - вновь Николаю Матвеевичу и еще Анфисе Ивановне, которая, как вы помните, оставалась в балашовском доме в прежней роли ключницы. Анфисе Ивановне я писал в предположении, что Николай Матвеевич болен или же находится почему-либо в отъезде.

Не скоро я дождался ответа Анфисы Ивановны, - сама она была неграмотна, - по всей видимости, писано было кем-либо под ее диктовку. В письме Анфиса Ивановна извещала меня, что Николай Матвеевич скончался еще на святках, что в деревню нагрянула моя дальняя родня, какие-то Трофимовы, о которых я никогда прежде и не слыхивал, объявили меня в безвестном отсутствии, выгнали Анфису Ивановну из дома, сами расположились в нем и готовятся завладеть всем моим имением. "Приезжай, голубчик батюшка-барин, взывала наперсница покойной матушки, - поторопись, иначе не останется у тебя ни кола ни двора..."

Признаться, только тут до меня дошло, насколько зависим я от своего имения. Мое беспечальное существование полностью определялось скромным доходом, получаемым от родительского наследства. Куда мне деваться без Балашовки? Профессии у меня нет, к коммерции я не способен... Искать службу? Какую? Где? Не в Бухаресте же...

Кинулся за советом к Ботеву.

Когда я вошел, он стоял у стола, перебирал бумаги, был задумчив, сосредоточен. Чувствовалось, что ему не до меня.

- Не помешал? - задал я вопрос, какой всегда задают, когда чувствуют себя помехой.

- Нисколько, - отвечал Ботев. - Пришли прощаться?

Я удивился его проницательности. Еще ничего не решено с отъездом, а он уже провожает меня.

- Как это вы догадались? - удивился я. - Я хочу только посоветоваться...

- А я думал, меня пришли провожать.

- Вы уезжаете?

- В Одессу, а оттуда в Константинополь.

Расспрашивать Ботева я никогда не решался. Правила конспирации он соблюдал неукоснительно и посвящал только в то, что считал возможным или нужным. Поэтому я не стал задавать вопросов, а поведал ему о своих заботах.

- Вам надо ехать, - сказал Ботев без обиняков. - Кто знает, как сложится судьба, а там вы обеспечены куском хлеба.