- Дорога дальняя.
- Много ль понадобится?
- Тысячи, думаю, две.
- Нету сейчас у вас таких денег.
- Как хочешь, Николай Матвеевич, доставай.
- Али лесу маленько продать?
- Вот и отлично.
- И надолго вы?
- Не знаю, пришлю адрес, будешь высылать.
- И сколько же?
- Рублей двести в месяц... полтораста...
- Это мы одолеем.
Так и договорились: через две недели получаю на руки две тысячи серебром, а затем по указанному мною адресу каждый месяц будет высылаться примерно по двести рублей.
Можно было укладывать чемоданы. Странное чувство овладело мной, как только я принял решение. Нет, героем я себя не вообразил, но полагал, что избрал правильное направление, решив отдать свои силы освобождению измученного и родного нам, русским, народа. Будучи, однако, человеком достаточно трезвого ума, я понимал, что скоропалительность пойдет только во вред и мне самому, и делу, которому я собирался служить. Следовало все обстоятельно обдумать, а не бросаться опрометью на Балканы.
Поэтому сначала решил поехать в Москву, выправить заграничный паспорт, повидаться с теми немногими болгарами, которых найду в университете, запастись рекомендательными письмами и тогда лишь... Но прежде необходимо было распрощаться со своими соседями-помещиками по всем правилам хорошего тона. Как то подобает известному в своих краях и благовоспитанному человеку, я должен был оставить о себе хорошую память. Должно было покинуть родные края приятным молодым человеком и добрым сыном своей матери. Я поехал по соседям.
Меня снисходительно спрашивали:
- Куда же вы?
- Не знаю, твердо еще не решил. В Геттинген или Гейдельберг. А может быть, и в Болгарию.
- А в Болгарию-то зачем?
- Все-таки славяне, славянское дело...
- Ах, молодость, молодость! - слышал я в ответ. - Ведь там и убить могут, турки не будут разбирать, болгарин вы или русский.
Я побывал у Дроздовых, у Затуловских, у Булавиных. Следующей была Анна Васильевна Стахова. Собственно, с посещения ее все-то и началось. Визит к ней значительно повлиял на весь ход моей жизни.
Впрочем, настоящая фамилия Анны Васильевны вовсе даже и не Стахова. Почему я ее назвал так, объясню несколько позже.
Стаховы - наши близкие соседи. Их земли граничат с нашими, и, хотя они значительно богаче нас, Анна Васильевна никогда не чинилась ни своим богатством, ни родством с князьями Чикурасовыми. Долгое время Стаховы жили в Москве и вдруг вернулись в деревню. До матушки дошли слухи о каком-то странном замужестве их дочери, после которого дочь уехала с мужем за границу, а Стаховы покинули Москву.
По приезде в деревню Анна Васильевна навестила мою матушку, та сделала ответный визит, и между ними установились добрые отношения, а по смерти супруга Анны Васильевны, Николая Артемьевича Стахова, перешли даже в дружбу. Поэтому миновать Анну Васильевну я не мог из одного уважения к памяти матушки.
Безоблачным июньским вечером въехал я во двор усадьбы Стаховой, передал лошадь подскочившему мужику, поднялся на крыльцо и велел доложить о своем прибытии. Анна Васильевна заспешила мне навстречу.
- Голубчик мой, Павел Петрович, какие тут доклады, вы всегда желанный гость.
Я приложился к ее сморщенной, высохшей руке, и мы прошли в гостиную. Маленькая, худенькая, с тонкими чертами лица, Анна Васильевна показалась мне совсем старушкой, кожа на ее лице покрылась сетью мелких морщин, а голосок звучал, как надтреснутая флейта.
- Совсем забыли старуху. В последний раз мы виделись на похоронах вашей матушки.
Я извинился, сослался на переживания, на заботы.
- А все потому, что один, - попеняла мне Анна Васильевна. - Хотите, найду вам невесту?
Я объяснил, что мне не до невест, уезжаю в Болгарию, решил бороться за освобождение братьев-славян...
Задерживаться у нее не входило в мои планы, как вдруг Анна Васильевна неожиданно спрашивает:
- Павел Петрович, вам приходилось встречать Ивана Сергеевича Тургенева?
- Нет, Анна Васильевна, не довелось, - виновато признался я. - Ведь Иван Сергеевич больше проживает во Франции.
- Он ведь тоже наш, орловский, у него именье под Мценском, - говорит Анна Васильевна. - Я его хорошо помню, как и его маменьку, Варвару Петровну, жестокая была женщина...
Я побоялся, что Анна Васильевна отдастся воспоминаниям, но нет, оказывается, у нее была иная цель.
- А его роман "Накануне" вы читали? - поинтересовалась Анна Васильевна.
- Ну как же! - воскликнул я. - Не только читал, но помню во всех подробностях.
Я ждал, что она скажет дальше, а она хлопнула в ладоши и приказала вошедшей девушке подавать ужин.
- Без ужина я вас не отпущу, - твердо заявила она и распорядилась подать к ужину шампанское. - От Николая Артемьевича осталось, - объяснила она. - Он до него большой был любитель.
Я догадался: шампанское предвещало, что Анна Васильевна собиралась сказать мне нечто такое, что должно быть отмечено как-то особо. Увы, я не ошибся.
Ужин был сервирован соответственно вину: были и холодная индейка, и заливная телятина, и грибы в сметане, и даже принесенная с ледника икра. Мне налили бокал, другой; сама хозяйка лишь пригубила искристый напиток.
- Ваша матушка вам ничего не рассказывала? - спросила наконец Анна Васильевна.
- О чем, собственно? - недоуменно отвечал я. - По правде, я не вполне понимаю...
- А знаете ли вы, любезный Павел Петрович, - продолжила Анна Васильевна, - что роман Ивана Сергеевича списан с нас?
- Как это - с вас? - озадаченно взглянул я на собеседницу.
- В романе, - с волнением в голосе ответила Анна Васильевна, - описано все почти так, как происходило на самом деле: как появился Инсаров, как влюбилась Леночка, как Николай Артемьевич сперва проклял, а потом простил дочь...
Тут Анна Васильевна залилась слезами. Мне пришлось встать, налить ей воды и утешать, как малого ребенка.
- Вы действительно помните "Накануне"? - сквозь слезы спросила Анна Васильевна еще раз. - Ведь там в точности описано, и как поженились они, и как уехали. Может быть, не совсем все правильно про Венецию, Ивана Сергеевича там не было. Но что Николай Артемьевич ездил и в Венецию, и в Далмацию, это уж точно. Иван Сергеевич сам расспрашивал Николая Артемьевича. И ведь все напрасно. Так Николай Артемьевич ничего больше про Леночку и не узнал, как в воду канула.
Анна Васильевна усилием воли сдержала слезы, сплела пальцы и бросила на меня печальный и умоляющий взгляд.
- Вот зачем задержала я вас, Павел Петрович, - как ребенок лепетала Анна Васильевна. - Я потеряла дочь, потеряла мужа. Его мне не вернуть, а дочь... Вы твердо решились ехать в Болгарию? Поищите там Леночку. Поймите мои страдания, сделайте это в память своей матери, найдите мне дочь...
"Теперь мне уж точно не миновать Болгарии", - подумал я, хотя поиск Елены Николаевны Стаховой представлялся как нечто нереальное и туманное.
- Анна Васильевна, - торжественно сказал я. - Даю вам слово, что буду искать вашу дочь. Найду ее или не найду, я не знаю, но вашу просьбу не забуду ни при каких обстоятельствах.
Я еще раз склонился к ее руке, а она поцеловала меня в макушку. Уже расставаясь, Анна Васильевна задержала меня в дверях и принесла дагерротип прелестной юной девушки. С момента исчезновения дочери прошло около двадцати лет, и теперь, если она еще жива, Елене Николаевне около сорока и она должна сильно измениться. Но говорить об этом я не стал. Дочь в представлении Анны Васильевны оставалась такой, какой была в день своего отъезда с Инсаровым. Мы простились, и я вернулся в свою Балашовку.
......Теперь, думаю, понятно, почему я наделяю Анну Васильевну и ее дочь фамилией, под которой они увековечены Тургеневым. Я только запутал бы всех, кому придется читать мои записки, если назвал бы их подлинную фамилию.
Все последующие дни прошли у меня в предотъездной суете. Я убрал в шкафы матушкины платья, привел в порядок кабинет, расставил по полкам книги, разобрался в своих вещах, уложил чемоданы и по совету Николая Матвеевича приказал Анфисе Ивановне сшить из холста пояс, в который намеревался запрятать и носить при себе деньги.
